Вопросы соотношения парламентаризма и форм правления

Древнегреческий мыслитель Аристотель в IV в. до н.э. приходил к умозаключению о том, что первоисточником всего является форма (эйдос) материи, вне которой ничто не мыслимо^[160] .

Мы же в нашей работе постараемся выявить правовую квинтэссенцию взаимосвязи парламентаризма и формы правления .

Форма правления представляет собой определенную модель публичного правоотношения, в рамках которого его субъекты, сообразуясь с изначально расстановленными акцентами в связке категорий «правопреемство государственной власти», «порядок образования высших органов государственной власти» и «принцип разделения властей с присущей ему системой «сдержек и противовесов», выстраивают адекватные политической системе правила взаимоотношений. Другими словами, форма правления показывает кто, и опираясь на что, управляет государством.

Исходя из этого, можно выделить две имманентные характеристики понятия «форма правления» - это ее тип и система^[161].

Тип формы правления предопределяется соотносимостью полномочий предыдущего главы государства с последующим. В случае если каждый последующий глава государства определяется единолично предыдущим, то здесь следует вести речь о монархической форме правления. Однако если каждый последующий глава государства никоим образом не связан наделением полномочиями предыдущим главой государства, то это республиканский тип правления.

Система правления как характеристика формы правления предполагает выделение в каждом из типов правления элемента единоначалия, коллегиальности и дуализма^[162].

Так, если в механизме государства примат над всеми остальными органами государственной власти имеют полномочия только лишь главы государства, то налицо либо абсолютная монархия, либо президентская республика.

Названные нами типы и системы форм правления в своей совокупности образуют их классический набор, наиболее часто встречающийся в политической практике современных государств.

Для целей данного исследования первоочередное значение имеют парламентарные формы правления, иначе называемые парламентаризмом^[163].

Объективности ради отметим, что парламентаризмом называют не только парламентарные формы правления. Существует множество точек зрения относительно сути данного института. Его понимают как государственный режим, состоящий в наличии политической ответственности кабинета министров перед парламентом, к примеру Б.А. Страшун^[164], или как государственный режим, по мнению М.А. Могуновой, «определяемый реальными взаимоотношениями, складывающимися между законодательной и исполнительной властями в каждом конкретном государстве, при котором ведущую роль играет парламент»^[165]. Достаточно устоявшейся является и трактовка парламентаризма с синкретичной политико-юридической позиции, когда под парламентаризмом предлагают понимать форму государственного руководства обществом, построенную на принципе разделения властей, учете соотношения законодательной и исполнительной ветвей власти и при условии их взаимодействия, а также признания ответственности правительства перед парламентом^[166]; либо

принимаемую властью и обществом систему взаимодействия определенным образом сформированного, структурированного и реально работающего парламента с другими государственными органами, обеспечивающую его адекватное положение в государственном механизме и выступающей в качестве

основного способа организации и функционирования представительной демократии^[167].

Из изложенного видно, что лишь малую часть предлагаемых понятий парламентаризма можно отнести к категориальному аппарату общей теории государства и права.

К примеру, нередко^[168][169] встречающимся является обозначение парламентаризма в ключе, предложенном И.М. Степановым, который под данным явлением предлагает понимать особую систему организации государственной власти, структурно и функционально основанную на принципах разделения властей, верховенства закона при ведущей роли парламента в целях утверждения

3

и развития отношений социальной справедливости и правопорядка .

Это определение несет в себе следующие методологические дефекты. Совершенно не понятно, что подразумевается под словосочетанием «особая система». Парламентаризм, как и любой другой государственно-правовой институт представляет собой множество соподчиненных элементов, функционирующих определенным образом, т.е. системно. Однако И.М. Степанов подчеркивает некую «особость» системы парламентаризма. Тогда резонно возникает вопрос: «В чем заключается «особость» системы парламентаризма, исходя из данного его определения?».

1. Выделяя характерные черты парламентаризма, необходимо проводить сравнительный анализ выявленных его структурных составляющих с другими подобными системами. Однако что считать дихотомией системы парламентаризма из контекста приведенной формулировки понять невозможно. Это, в свою очередь, порождает вопрос о целесообразности использования при характеристике института парламентаризма словосочетания «особая система».

2. Структурная и функциональная основанность парламентаризма на принципе разделения властей как его характерная особенность совершенно не означает отсутствие разделения властей и при системе президенциализма, при которой происходит увеличение функций исполнительной власти и, как следствие, возрастание политического веса этой ветви власти по отношению к другим^[170][171], но сохраняя при этом юридическое равенство всех трех ветвей власти,

2 выражающееся в их независимости друг от друга .

3. Верховенство закона также невозможно расценить в качестве уникального параметра парламентаризма. Вряд ли кто будет спорить с утверждением о том, что примат права над волюнтаризмом в публичных правоотношениях присущ любому демократическому государству, будь то даже президентская республика.

4. Ведущую роль законодательного органа в механизме государства трудно расценить в качестве особой характеристики парламентаризма. Ведь, следуя этой логике, парламентаризм существует только там, где представительная

власть целиком и полностью контролирует власть исполнительную и определяет идеологические приоритеты развития страны. Однако известны случаи узаконивания конституционного надзора за функционированием парламента и принимаемыми им решениями. Так, к примеру, в США это реализуется посредством толкования Конституции Верховным Судом, в ФРГ достаточно распространена практика принятия надконституционных решений федеральным Конституционным судом^[172][173]. В России также имеется подобный инструментарий, который можно в определенной мере расценить как институт контроля над актами высшей юридической силы, принимаемыми Федеральным Собранием Российской Федерации, - признание Конституционным Судом Российской Федерации не соответствующим Конституции Российской Федерации полностью или частично нормативного акта. Это, в свою очередь, порождает обязанность государственных органов и должностных лиц по приведению законов и иных нормативных актов в соответствие с основополагающим законом страны².

Кроме того, рассмотрение парламентаризма сквозь призму верховенства парламента в сравнении с остальными органами государственной власти, означало бы признание факта отсутствия данного института в государствах с формой правления в виде президентской и смешанной республик, а также абсолютной монархии. В этой связи интересен подход А.А. Керимова, предложившего развернутую классификацию парламентаризма в зависимости от сложившейся модели взаимоотношений законодательной ветви власти с другими органами государственной власти, и от степени воплощения в жизнь

демократических ценностей.

«Рационализированный» парламентаризм являет собой смешанную форму правления, иначе называемую «полупрезидентской республикой». Здесь президент не несет политической ответственности перед парламентом, при этом обладает правом вынесения на референдум любого законопроекта. Вместе с тем существует эффективный контроль парламента за деятельностью правительства, несущего политическую ответственность как перед главой государства, так и перед высшим законодательным органом.

Отличительной чертой «министериального» парламентаризма является ведущая роль парламента в механизме государства, широта его законодательных полномочий, ответственность перед парламентом правительства, сформированного на основе расклада политических сил в высшем представительном органе страны. Другими словами, «министериальный» парламентаризм является практическим воплощением теоретических конструкций парламентарной монархии и парламентской республики.

«Разделенный» парламентаризм олицетворяет жесткое разделение ветвей государственной власти, самодовлеющее значение каждой из них при осуществлении своих полномочий, наличие права отлагательного вето у президента на принимаемые парламентом законы и возможность ограничения действий главы государства парламентом посредством актов высшей юридической силы.

Таким образом, «разделенный» парламентаризм есть не что иное, как президентская форма правления.

В типологии парламентаризма в зависимости от избранной формы правления, предложенной А.А. Керимовым, не нашлось места характеристике парламентаризма при абсолютной монархии. То есть, ни «рационализированный», ни «министериальный», ни «разделенный» парламентаризм не представляет возможности соотнести его с абсолютной монархией. Судя по чему, напрашивается вывод о том, что при подобной форме правления парламентаризм отсутствует, но это не так.

5. Не принимаем мы и в качестве особой характеристики парламентаризма его обозначение в качестве системы организации государственной власти, существование которой, в частности, сводится к утверждению и развитию отношений социальной справедливости. Здесь необходимо определиться с тем, что понимать под «социальной справедливостью», вопрос о которой, в конечном итоге, сводится к проблеме равенства и неравенства индивидуумов в условиях окружающего мира^[175]. Применительно к парламентаризму вопрос об установлении социальной

справедливости как одной из его целей должен разрешаться в контексте рассуждений о процессе правообразования и баланса в праве интересов различных социальных групп населения. Применительно к данному аспекту юридическая составляющая социальной справедливости обнаруживает себя в функционировании избирательной системы, поскольку создаваемое в государстве право во многом предопределяется расстановкой политических сил в законодательном органе.

Политическая стабильность государства и благоприятный социальный климат в стране напрямую зависят от характера действующей избирательной системы. В политико-правовой реальности существуют две основные избирательные системы: мажоритарная и пропорциональная, в рамках которых есть множество парадигм определения результатов выборов. При этом изобилии «идеальных избирательных систем нет, и в обозримом будущем, несмотря на развитие науки и техники, они по объективным причинам, видимо, не появятся»^[176].

Главной идеей, составляющей суть избирательной системы, по нашему мнению, является то, что конечное объективное право в законодательном массиве государства должно являть собой результат согласования множества точек зрения по отражению в нем интересов различных социальных групп, а значит и установлению посредством такого закона социальной справедливости. В связи с этим научный интерес приобретает возможность полноценной реализации активного избирательного права, под которым следует понимать не столько сухую возможность голосования, сколько право выражения желания на закрепление в праве значимых для избирателя интересов. Для проведения анализа возьмем практику функционирования российского парламентаризма, как наиболее яркого из всех известных примера сочетания на различных этапах его развития различных избирательных систем.

За свою относительно недолгую жизнь в новейшей истории России правила прохождения представителей народа в Государственную Думу менялись 5 раз. Первая избирательная кампания проходила в соответствии с Указом Президента Российской Федерации «Об утверждении уточненной редакции Положения о выборах депутатов Государственной Думы в 1993 году и внесении изменений и дополнений в Положение о федеральных органах власти на переходный период» от 1 октября 1993 года^[177]. Все последующие парламентские выборы проходили в соответствии федеральными законами (1995 г.^[178], 1999 г.^[179], 2002 г.^[180], 2005 г.^[181]). При этом избирательная система (синтез мажоритарной и пропорциональной) оставалась стабильной: 225 представителей народа

избирались по одномандатным избирательным округам на основе единой нормы представительства избирателей, а остальные 225 - по федеральному

избирательному округу пропорционально количеству голосов, поданных за федеральные списки кандидатов в депутаты, выдвинутые избирательными объединениями, избирательными блоками. Неизменным (который после 2003 года был отменен) оставался и порог явки избирателей, по достижении которого выборы признавались состоявшимися - 25 %. К распределению мест в нижней палате парламента наряду с избранными кандидатами от одномандатных избирательных округов допускались зарегистрированные федеральные списки кандидатов, каждый из которых получил 5 и более процентов голосов избирателей в 1993, 1995, 1999, 2003 гг. Однако в 2007 г. депутатские мандаты стали распределяться исключительно только среди федеральных списков кандидатов от зарегистрированных политических партий, преодолевших семипроцентный заградительный барьер.

Таким образом, в России после 2006 г. установилась партийно­политическая (пропорциональная) избирательная система, имеющая, как и любая другая, свои минусы и плюсы, но при этом являющаяся более справедливой^[182] . С 2014 г. избирательная система в России снова изменилась. Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации седьмого созыва будет избрана уже по мажоритарно-пропорциональной системе^[183].

Говоря о справедливости пропорциональной избирательной системы, применявшейся на выборах представителей народа последних нескольких лет, следует отметить, что справедливость данной избирательной системы состояла в первую очередь в том, что голоса, поданные за политические силы, оставались

услышанными после преодоления определенного заградительного барьера, а не улетучивались как при мажоритарной системе. На практике это выливалось в то, что голоса партий, не имеющих большинства мест в парламенте, по сути, замалчивались при голосовании за тот или иной законопроект (следовательно, замалчивались те или иные интересы, которые потенциально могли защищаться правом).

К примеру, приведем статистические результаты разброса мнений при голосовании по нескольким значимым законопроектам.

Так, за принятие законопроекта, уточняющего порядок организации и проведения публичных мероприятий, прав, обязанностей и ответственности организаторов и участников публичных мероприятий, предусматривающий многотысячные штрафы за проведение несанкционированных митингов, шествий, пикетирований был подан 241 голос, или 53.5% от всех голосовавших, против принятия высказалось 147 депутатов, или 32.7% от всех голосовавших, воздержавшихся от голосования не было, при этом 62, или 13.8% от всех голосовавших, депутата не голосовали вовсе (рис. 1).

Результаты голосования

Рис. 1. Результаты голосования депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации по законопроекту, уточняющему порядок организации и проведения публичных мероприятий, прав, обязанностей и ответственности организаторов и участников публичных мероприятий, предусматривающий многотысячные штрафы за проведение несанкционированных митингов, шествий, пикетирований: 241 депутат - за принятие данного законопроекта; 147 депутатов - против принятия данного законопроекта; 62 депутата - не голосовали; 0 депутатов - воздержались от голосования.

По фракциям голоса распределились следующим образом:

1) фракция Всероссийской политической партии «Единая Россия»: голосовали 238 депутатов из 238, из них все 238 поддержали законопроект;

2) фракция политической партии «Коммунистическая партия Российской Федерации»:

голосовали 92 депутата из 92, из них все 92 высказались против принятия;

3) фракция политической партии «Либерально-демократическая партия России»:

голосовали 55 депутатов из 56, из них 55 высказались против принятия, 1 депутат отказался от голосования;

4) фракция политической партии «Справедливая Россия»:

голосовали 3 депутата из 64, из них 3 депутата поддержали законопроект, 61 депутат отказался от голосования^[184].

Таким образом, мнения относительно целесообразности принятия «закона о митингах»^[185] разделились практически поровну.

В ситуации с законопроектом «О страховых пенсиях», принятом 23 декабря 2013 г. Государственной Думой Федерального Собрания Российской Федерации в третьем чтении, голоса депутатов так же разделились практически поровну. Всего за принятие данного законопроекта было подано 244 голоса, или 54.2 % от всех голосовавших, против принятия высказалось 146 депутатов, или 32.5% от всех голосовавших, воздержавшихся от голосования не было, при этом 60 депутатов, или 13.3 % от всех голосовавших, не голосовали вовсе.

По фракциям голоса распределились следующим образом:

1) фракция Всероссийской политической партии «Единая Россия»:

голосовало 237 депутатов из 238, из них 237 поддержали законопроект, 1 депутат не голосовал;

2) фракция политической партии «Коммунистическая партия Российской Федерации»:

голосовало 92 депутата из 92, из них все 92 высказались против принятия;

3) фракция политической партии «Либерально-демократическая партия России»:

все 56 депутатов участие в голосовании не принимали;

4) фракция политической партии «Справедливая Россия»:

голосовали 61 депутат из 64, из них 61 высказался против принятия

1

законопроекта, 3 депутата в голосовании участие не принимали .

Таким образом, мнения относительно целесообразности принятия «закона о страховых пенсиях»^[186][187] разделились практически поровну.

Ту же самую пропорцию мы увидим и при принятии проекта федерального закона «О внесении изменений в статьи 33 и 38 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» и статью 4 Федерального закона «О внесении изменений в Федеральный закон «О политических партиях» и Федеральный закон «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» (по вопросу подачи документов в избирательную комиссию для регистрации кандидата в депутаты законодательного (представительного) органа субъекта Российской Федерации)^[188].

При принятии 21 января 2014 г. Государственной Думой Федерального Собрания Российской Федерации в третьем чтении данного законопроекта за его принятие было подано 243 голоса, или 54 % от всех голосовавших, против принятия высказались 139 депутатов, или 30.9 % от всех голосовавших, воздержавшихся от голосования не было, при этом 68 депутатов, или 15.1 % от всех голосовавших, не голосовали вовсе.

По фракциям голоса распределились следующим образом:

1) фракция Всероссийской политической партии «Единая Россия»: голосовало 238 депутатов из 238, все 238 депутатов поддержали законопроект;

2) фракция политической партии «Коммунистическая партия Российской Федерации»:

голосовали 86 депутатов из 91, из них все 86 высказались против принятия, 5 депутатов не голосовали;

3) фракция политической партии «Либерально-демократическая партия России»:

голосовал 1 депутат из 56, из них 1 депутат поддержал законопроект, 55 депутатов не голосовали;

4) фракция политической партии «Справедливая Россия»:

голосовали 57 депутатов из 64, из них 4 высказались за принятие законопроекта, 53 депутата - против, 7 депутатов участия в голосовании не принимали^[189].

Практически аналогичным образом мнения депутатов распределились и при голосовании по законопроекту «О внесении изменений в главу 22 части второй Налогового кодекса Российской Федерации» (в части индексации ставок акцизов), впоследствии приобретшего статус Федерального закона^[190].

При принятии 13 сентября 2013 г. Государственной Думой Федерального Собрания Российской Федерации в третьем чтении данного законопроекта за его принятие было подано 237 голосов, или 52.7 % от всех голосовавших, против принятия высказались 144 депутата, или 32 % от всех голосовавших, воздержавшихся от голосования не было, при этом 69 депутатов, или 15.3 % от всех голосовавших, не голосовали вовсе.

По фракциям голоса распределились следующим образом:

1) фракция Всероссийской политической партии «Единая Россия»:

голосовало 236 депутатов из 238, все 236 депутатов поддержали законопроект;

2) фракция политической партии «Коммунистическая партия Российской Федерации»:

голосовали 88 депутатов из 92, из них все 88 высказались против принятия, 4 депутата не голосовали;

3) фракция политической партии «Либерально-демократическая партия России»:

Голосовало 56 депутатов из 56, из них все 56 депутатов высказались против принятия данного законопроекта;

4) фракция политической партии «Справедливая Россия»:

голосовал 1 депутат из 64, из них 1 высказался за принятие законопроекта, 63 депутата участия в голосовании не принимали^[191].

19 октября 2012 г. на пленарном заседании депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации в третьем чтении был принят федеральный закон «О внесении изменений в Бюджетный кодекс Российской Федерации и признании утратившими силу отдельных положений законодательных актов Российской Федерации» (об установлении пятилетнего срока исковой давности по обязательствам перед Российской Федерацией). С принятием данного закона в предложенной редакции были не согласны все фракции политических партий, не имеющих абсолютного большинства депутатских мандатов, в связи с чем данный федеральный закон был принят лишь

благодаря 100 % поддержке его депутатами фракции политической партии «Единая Россия», получивших на выборах абсолютное число мест в нижней палате российского парламента.

За принятие федерального закона «О внесении изменений в Бюджетный кодекс Российской Федерации и признании утратившими силу отдельных положений законодательных актов Российской Федерации» (об установлении пятилетнего срока исковой давности по обязательствам перед Российской Федерацией) было подано 240 голосов, или 53.3 % от всех голосовавших, против принятия не высказался ни один из депутатов, т.е. 0 % от всех голосовавших, воздержавшихся от голосования не было, при этом 210 депутатов, или 46.7 % от всех голосовавших, не голосовали вовсе по причине концептуального не согласия с предложенной редакцией федерального закона и отсутствием в силу необладания абсолютным большинством мест в парламенте возможности повлиять каким-либо образом на исход в решении названного вопроса.

По фракциям голоса распределились следующим образом:

1) фракция Всероссийской политической партии «Единая Россия»:

голосовало 237 депутатов из 237, все 237 депутатов поддержали законопроект;

2) фракция политической партии «Коммунистическая партия Российской Федерации»:

из 92 депутатов не голосовало 92;

3) фракция политической партии «Либерально-демократическая партия России»:

из 56 депутатов не голосовало 56;

4) фракция политической партии «Справедливая Россия»:

голосовало 3 депутата из 64, из них 3 высказались за принятие законопроекта, 61 депутат участия в голосовании не принимал^[192].

Еще более низкий процент голосов представителей фракций оппозиционных партий, а следовательно, и практическое отсутствие учета мнения широких масс населения несет в себе принятый 22 мая 2012 г. на пленарном заседании депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации в третьем чтении федеральный закон «О признании утратившими силу отдельных законодательных актов (положений законодательных актов) Российской Федерации» (по вопросам регулирования оплаты труда работников организаций бюджетной сферы).

Дошедшую до третьего чтения идею данного закона не разделяла ни одна из фракций политических партий, кроме инициировавшей его принятие фракции политической партии «Единая Россия». Ввиду этого обстоятельства данный федеральный закон прошел три чтения лишь в силу обладания депутатами фракции политической партии «Единая Россия» абсолютным большинством мандатов в нижней палате парламента от их общего количества.

За принятие федерального закона «О признании утратившими силу отдельных законодательных актов (положений законодательных актов) Российской Федерации» (по вопросам регулирования оплаты труда работников организаций бюджетной сферы) было подано 232 голоса, или 51.6 % от всех голосовавших, против принятия высказался один депутат, т.е. 0.2 % от всех голосовавших, воздержавшихся от голосования не было, т.е. 0 % от всех голосовавших, при этом 217 депутатов, или 48.2 % от всех голосовавших, не голосовали вовсе.

По фракциям голоса распределились следующим образом:

1) фракция Всероссийской политической партии «Единая Россия»: голосовало 233 депутата из 235, только 232 депутата поддержали

законопроект;

2) фракция политической партии «Коммунистическая партия Российской Федерации»:

из 92 депутатов не голосовало 92;

3) фракция политической партии «Либерально-демократическая партия России»:

из 55 депутатов не голосовало 55;

4) фракция политической партии «Справедливая Россия»:

из 64 депутатов не голосовало 64^[193].

Проанализированная практика принятия Государственной Думой Федерального Собрания Российской Федерации некоторых законопроектов показывает случаи того, что современную правовую базу отчасти составляют законы, которые по природе своей однобоки, поскольку отражают интересы лишь одной группы людей. Вряд ли здесь уместно вести речь про социальную справедливость. Ведь получается, что при действующей избирательной системе потребности многих социальных групп получают недостаточно внимания со стороны одной главенствующей партии, которая имеет свою электоральную базу, хотя и старается учитывать интересы всех прослоек населения, нивелируя, усредняя их, поскольку является центристской.

Во многом подобное положение вещей предопределено тем, что данная избирательная модель, так или иначе, допускает ложную аксиому о том, что

править должно большинство^[194], отождествляющееся с демократической властью. Однако «согласно принятым в современной политической теории правилам политические системы, где доминирующая партия набирает более 60% голосов, не могут быть демократическими сугубо по техническим основаниям. При условии соблюдения всех правил равной конкуренции идеальных выборов ни одна из нескольких партий не способна набрать такое количество голосов естественным путем»^[195].

В то же время, если присмотреться к слову «демократия», то можно увидеть, что данный термин состоит из двух корневых слов: «народ» и «власть», т.е. «власть народа». Большинство, по сути, представляет собой некую, хотя и значительную, но, все же, часть чего-либо, в рассматриваемом контексте - часть народа. Из данных посылок следует, что «народ» и «большинство» - понятия нетождественные, поскольку «из воли многих психологически никогда не возникает единая воля, а всего менее, если большинству противостоит несогласное с ним меньшинство»^[196]. В своем исследовании Д.Д. Ламберт и Э. Лейкман отмечали, что народ представляет собой сложный конгломерат индивидуумов, преследующих различные цели и действующих под влиянием противоречивых интересов, а не подобно одной личности с единым сознанием и едиными интересами^[197]. Обратим внимание, что каждый индивид имеет свою идеологическую ориентацию, сообразуясь с которой, он при ныне действующей избирательной системе голосует за ту или иную политическую партию. А политическая партия в своей основе имеет программу действий, т.е. потенциально

воплощенные в праве ценности. Избирая определенную партию, индивид желает тем самым проведения в жизнь конкретной идеологии. И на этом этапе проявляется специфика осуществления активного избирательного права, отличного от всех других субъективных прав условным механизмом реализации. Предопределено это процессом воплощения его на практике, который испытывает на себе ощутимое воздействие, как минимум, двух факторов: солидарность общества (или его части), здесь присутствует элемент непостоянства, проявляющийся в возможном единодушии (или его отсутствии) индивидов в избрании той или иной партии, посредством которого последней преодолевается 7-мипроцентный заградительный барьер, и организация выборов, заключающаяся в непреложном подведении их итогов.

Таким образом, в условиях естественного отсутствия единомыслия народа, в условиях специфического механизма реализации права на избрание представителя конституционный принцип идеологического многообразия фактически нарушается, поскольку действующая ныне избирательная система на выборах в Государственную Думу Федерального Собрания Российской Федерации не исключает в принципе доминирования одной политической силы над всеми остальными вместе взятыми. Это значит, что в праве при определенных условиях воплощается только одна идеология, гарантирующая проведение в жизнь только потребностей одной группы населения и непременно делающая ущербной защиту интересов другой части народа. В связи с этим автор настоящего труда и предлагал в качестве одного из способов преодоления названного недуга введение системы «равноместного парламента»^[198], количество

депутатских мандатов в котором у всех представленных в нем политических партий было бы одинаковым. Именно это и являлось бы гарантией сочетания в объективном праве интересов всех существующих групп населения.

Таким образом, учитывая вышеизложенное, вряд ли уместно вести речь о всемерной социальной справедливости при парламентаризме, целью утверждения которой его существование и является по мнению И.М. Степанова.

6. С утверждением о том, что парламентаризм как особая система организации государственной власти, основанная на принципах разделения властей, верховенстве закона при ведущей роли парламента, одной из задач своего существования видит установление правопорядка, спорить трудно. Но все же заметим, что утверждение правопорядка сложно рассмотреть в качестве неповторимой, отличающей парламентаризм от всех других правовых явлений, характеристики.

Уже сама суть государства как политико -правового явления призвана внести в поступательный ход общественных отношений зерно упорядоченности. Именно в таком ключе государство виделось представителям договорной теории его происхождения (Ж.-Ж. Руссо, Дж. Локк, С. Пуфендорф, Т. Гоббс и др.). В свое время Т. Гоббс писал, что «абсолютный характер власти заключается в ее неограниченности, но ее действие не может противоречить целям учреждения гражданского союза, то есть «безопасности и благоденствия граждан»¹. Таким

образом, по нашему мнению, в любом случае государство самим фактом своего существования определяет правила игры на своей территории, внося соответствующую упорядоченность во всю массу общественных отношений, будь то публичных или частных. И это не зависит от модели устройства его внутреннего механизма, поставленного на рельсы либо республико­парламентарной и республико-президентской, либо монархической форм правления.

Безусловно, что парламентаризм способствует «урегулированности и упорядоченности общественных отношений, основанных на праве и законности, складывающихся в результате правомерной деятельности субъектов права и обеспечиваемых государственными органами и иными субъектами»^[199]. При этом данное направление деятельности вряд ли присуще только парламентаризму. Оно характерно для него равно как и для президенциализма, и для гражданского общества, и для правового государства в целом. Частным подтверждением нашего мнения является точка зрения А.А. Алексеева, который заметил, что право берет верх над властью, видит человека высшей ценностью, а его достоинство и неотъемлемые права ставит в центре общественной жизни именно в гражданском обществе^[200].

Из изложенного видно, что ничего особенного в сравнении с иными государственно-правовыми институтами парламентаризм, в той его трактовке, которую ему дают И.М. Степанов и другие, в себе не несет.

Теперь необходимо разграничить между собой парламентаризм и форму правления путем рассмотрения внутренней структуры традиционных форм правления и выявления в каждой из них элементов парламентаризма. За основу возьмем политико-правовой анализ форм парламентаризма, проведенный

профессором Ольштынской высшей школы им. Иосифа Русецкого В. Жебровски, который в своей работе «Различные формы парламентаризма и факторы, определяющие их разнообразие» выделил следующие характерные для парламентаризма политические системы:парламентско-правительственную, правительственно-парламентскую, парламентско-президентскую и парламентско- комитетскую^[201].

При парламентско-правительственной системе приоритетное значение в связке парламент-правительство отдается первому. Глава государства, будь то монарх или президент, отстранен от участия в решении будничных политических вопросов. В государственном механизме его роль заключается в обеспечении незыблемости положений конституции, неотчуждаемости государственного суверенитета и выполнении ряда церемониальных функций. Правительство же в свою очередь формируется посредством министров, отобранных премьер- министром «по умолчанию»^[202] и назначенных в свою очередь главой государства. Однако полную легитимность кабинет министров приобретает благодаря вотуму доверия парламента, выраженного ему на пленарном голосовании. В связи с этим правительство подотчетно парламенту, который может в любой момент отозвать свой вотум доверия, что сулит сворачиванием деятельности правительства. Вместе с тем всецелая диктатура парламента находит ограничение в корреспондирующем праве самого правительства - в определенных случаях распустить законодательный орган и назначить новые выборы.

Итак, при парламентско-правительственной системе, являющейся по сути парламентарной формой правления, наблюдается сочетание практического воплощения в жизнь принципа разделения властей и неотъемлемых от него «сдержек и противовесов», принцип законности, выраженный в упорядочении

отношений высших органов государственной власти между собой, принцип демократизма, обнаруживающий себя в выборах законодательного органа, а также главы государства, и принцип идеологического многообразия, нашедший отражение в наличии многопартийного парламента. Все это позволяет вести речь о существовании парламентаризма в рамках данной системы .

Правительственно-парламентская система (Великобритания) также являет собой образец смешанной формы правления, однако смысловое ударение в словосочетании парламент-правительство, падает уже на кабинет министров. Здесь, как и при парламентско-правительственной системе глава государства (монарх или президент) назначает с подачи премьер-министра, являющимся по совместительству лидером одержавшей победу на выборах политической партии, членов правительства. Однако процедура наделения министров полномочиями обходится без испрашивания вотума доверия парламента. В связи с этим фигура главы государства и кабинет министров обладают значительной степенью самостоятельности в решении актуальных вопросов, тем более что главе государства предоставлено право роспуска законодательного органа и назначения перевыборов. Вместе с тем в целях недопущения крайнего дисбаланса ветвей государственной власти и придаче парламенту определенного политического веса механизм правительственно-парламентской системы допускает в строго оговоренных случаях ответственность правительства перед депутатским корпусом.

Таким образом, данная система организации государственной власти также не исключает возможности ведения разговора о наличии в ее структуре признаков парламентаризма, пусть и в меньшей степени, нежели чем при правительственно-парламентской. Реализация принципов разделения властей, народного представительства (народовластия), законности и идеологического многообразия здесь также находит отражение, но в несколько иной конфигурации.

Следующей в классификации форм парламентаризма В. Жебровски стоит парламентско-президентская система (Французская Республика). Несмотря на акцент, сделанный в названии данной системы, на парламент, по сути своей парламентско-президентская система являет собою зачастую образец театра одного актера на политической сцене страны - президента. Во-первых, глава государства по конституции занимает высший пост во властной иерархии. Во- вторых, он выступает гарантом независимости государства, основного закона страны, а также ее территориальной целостности, в связи с чем располагает обширными полномочиями. Так, к примеру, президент назначает премьер- министра, председательствует на заседаниях правительства, утверждает принятые в ходе них решения, осуществляет контролирование вооруженных сил, а также уполномочен на роспуск парламента. Однако в случае отступления в своих действиях от требований конституции, глава государства несет юридическую ответственность.

Правительство же, наоборот, в рамках данной системы оказывается меж двух огней: с одной стороны, оно подотчетно президенту, а с другой - парламенту, с санкции которого оно и может быть распущено.

Подводя итог анализу парламентско-президентской системы, отметим, что в ее рамках уживаются «сильный» президент, самостоятельный парламент и постоянно перед кем-либо ответственное правительство. Подобный перевес на чаши весов государственной власти вряд ли способен усомнить в существовании института парламентаризма в рассматриваемой системе. Ведь даже наличие одного лишь признака вотума доверия или недоверия, выражаемого парламентом кабинету министров, уже составляет весомый аргумент в пользу того, что и в парламентско-президентской системе мы наблюдаем существование парламентаризма.

Последней в цепочке перечисления форм парламентаризма В. Жебровски называет парламентско-комитетскую систему (Швейцарская Конфедерация),

основанную целиком и полностью на доминировании законодательной ветви власти, формируемой народом путем свободных демократических выборов, в механизме государства и подчинении себе остальных. Данная система исповедует принцип партийного взаимодействия, основной целью которого является выработка согласованной позиции всех политических сил по обсуждаемым вопросам. Институт роспуска как парламента, так и правительства не практикуется. Совершенно очевидно, что парламентско-комитетская система является одним из образчиков классического парламентаризма, видимого многими представителями юридической мысли сквозь верховенство законодательного органа по отношению ко всем остальным частям государственного механизма. В рамках данной системы также находят свое отражение принципы народного представительства (народовластия), идеологического многообразия, разделения властей и законности.

Таким образом, рассмотрев всю палитру предложенных А.А. Керимовым разновидностей парламентаризма («рационализированный», «министериальный», «разделенный») и выделенных В. Жебровски его форм (парламентско- правительственная, правительственно-парламентская, парламентско-

президентская и парламентско-комитетская), заметим следующее. Названные видообразования парламентаризма, по сути своей, являются вариациями форм правления в зависимости от пропорций сочетания в их структуре властных полномочий компонентов механизма государства - законодательного (представительного) органа, главы государства и правительства. Однако ни «рационализированный», ни «министериальный», ни «разделенный» парламентаризм, ни парламентско-правительственная, ни правительственно­парламентская, ни парламентско-президентская, ни парламентско-комитетская системы не представляют возможности соотнести их с такой формой правления, как абсолютная монархия. Обосновать это можно тем, что при абсолютной монархии трудно вести речь о принципе разделения властей, отсутствие чего

непроизвольно пресекает разговор о соотношении ветвей государственной власти, поскольку принцип публичного монизма, физически воплощенного главой государства, перетекает во все сферы общественной жизни. И все (законодательный процесс, правосудие) в этом механизме государства подчинено только воле монарха.

Изложенное дает возможность нам констатировать, что вопреки расхожему мнению о том, что парламентаризм представляет собой исключительно только парламентарные формы правления, парламентаризм, рассмотренный как результат организации социально-политической жизни посредством диалога общества и государства относительно реализации последним принципов народного представительства, идеологического многообразия, разделения властей и законности, присущ не только парламентской республике, но и «смешанной», и президентской, а также парламентарной и дуалистической монархиям, являющимся, по сути, зеркальным отражением парламентской и президентской республик соответственно. Ввиду этого парламентаризм представляет собой некое универсальное явление в масштабах правовой системы, присущее нескольким разновидностям форм правления. Это обстоятельство не позволяет целиком и полностью определить парламентаризм в качестве только парламентарной формы правления.

2.2.