Заключение

В истории права северо-западных русских земель периода XII— XV вв. проявились различные, нередко противоречивые тенденции из­менения права: византийское, германское и древнерусское право вза­имно воздействовали друг на друга, расширялась публично-правовая сфера при сохранении господства обычно-правовых способов регули­рования общественных отношений, на фоне бурного роста вечевых де­мократий укрепляла свои позиции княжеская власть и т.п.

Право Северо-Западной Руси восприняло целую систему источ­ников брачно-семейного права Византийской империи, однако заим­ствованные нормы не вытеснили традиционные для восточных славян институты, действовавшие до принятия христианства. В сфере право­вого регулирования семейных отношений уже после принятия христи­анства были созданы отечественные светские и церковные источники брачно-семейного права, впитавшие в себя и элементы византийского права, и славянские обычно-правовые институты, — эти памятники права Киевской Руси были положены на северо-западе в основу мест­ных, областных законов о брачных отношениях. Несмотря на это, пра­во Северо-Западной Руси в течение всего рассматриваемого периода сохраняло подчеркнуто неформальный характер, избегая точных опре­делений, исчерпывающих перечней признаков того или иного инсти­тута, фиксации возрастных ограничений, нередко выдвигая противо­речивые положения. В связи с отсутствием единой стройной системы норм брачно-семейного права тем большее значение получили арха­ичные институты обычно-правового регулирования брачных связей, изменившие и приспособившие элементы насаждаемого церковного брака в соответствии с устоявшимися обычаями и традициями.

В XII—XV вв. сохранялись и сосуществовали, взаимно влияя друг на друга, несколько видов брачных союзов, среди которых можно выде­лить умыкание, ритуальный брак на «вечернице», брак-договор, проб­ный брак, церковный и др.

В вопросе определения условий, препятствующих заключению бра­ка, древнерусское право пошло по пути допущения существенных ис­ключений из канонических правил: долгое время молчанием обходился вопрос о возрастных границах брачного возраста; полна противоречий

была позиция церкви в отношении допустимости третьего брака и определения санкций за него; при определении запретов на вступление в брак родственников и свойственников древнерусское право измени­ло саму систему видов родства, а действие этих запретов древнерусское право ограничивало 4-й степенью родства и свойства, допуская 7-ю, 6-ю и даже 5-ю степень до вступления в брачные отношения.

И светского, и церковного происхождения источники права выде­ляют довольно широкий перечень оснований для прекращения брач­ного союза. Это и объективные основания (смерть одного из супругов; уход одного из супругов в монастырь; неспособность или нежелание мужа осуществлять регулярные сексуальные контакты со своею же­ною; безвестное отсутствие одного из супругов в течение длительного времени), и виновные деяния жены или мужа (несообщение об антиго­сударственном замысле; прелюбодеяние; покушение на жизнь другого супруга; нарушение имущественных прав другого супруга и т.п.), од­нако, в полном соответствии с неформальным характером древнерус­ского права, не указывается способ прекращения брака, видимо, наи­более часто практиковавшийся в рассматриваемый период в русских землях, — уход одного из супругов (чаще всего жены).

Определение сферы имущественной правоспособности жены, рав­но как и сферы наследственного права, в праве Северо-Западной Руси пошло по пути их демократизации и расширения в сравнении с правом как Киевской Руси, так и большинства европейских государств того времени. Хотя женщина с точки зрения права находилась под опекой мужчины, ее реальная право- и дееспособность оказывалась гораздо шире, нежели это предусматривалось нормами канонического права.

Обязательственное право Северо-Западной Руси XII—XV вв. также восприняло и продолжило правовую традицию, характерную для Киев­

ского государства, но при этом существенно обогатилось и усложни­лось. Это отчетливо заметно не только в эволюции отдельных видов до­говорных отношений, но и в появлении правовых норм, регулирующих такие виды обязательственных отношений, которые были неизвестны Русской Правде. В результате проведенного комплексного анализа законодательных памятников, частных актов, частных хозяйствен­ных распоряжений и переписки, памятников канонического права и иных источников удалось воссоздать систему договоров, характер­ных для права северо-западных русских земель в период XII—XV вв. Эта система оказалась значительно более сложной, нежели представ­лялось ранее, и имеющей существенные отличия от системы догово­ров, известных законодательству Киевской Руси или законодательству Северо-Восточной Руси того же периода XII—XV вв.

Использование клаузульного анализа при обработке частных актов позволило уточнить содержание древнерусских обязательственных от­ношений, создать целостное представление о внутрисистемных связях в рамках договорных отношений. В свою очередь создание убедитель­ной концепции о внутренней структуре каждого конкретного договор­ного правоотношения в свою очередь заставило пересмотреть сложив­шиеся представления о правовой природе некоторых частных актов, в частности был расширен список данных и рядных грамот.

Для большинства договорных правоотношений, известных на северо- западе Руси в XII—XV вв., уже характерно наличие устоявшихся элемен­тов, отраженных в соответствующих клаузулах частных актов. Однако в целом в обязательственном праве этого периода отмечено взаимопроник­новение отдельных видов договоров, недостаточная их разделенность. На­пример, один из видов купли-продажи — купля на закладные куны — воз­никает и существует только в комплексе с договорами займа и заклада; сами договора займа и заклада также практически не разделены и во мно­гих случаях дополняют друг друга, а в некоторых случаях для оформления обоих правоотношений составляется один формальный акт (закладная грамота); договора личного и имущественного найма также имеют в этот период много общего, а институт изорничества органично сочетает в себе элементы первого и второго; один из видов личного найма — закупниче- ство — теснейшим образом связан с договором займа и т.п.

Клаузульный анализ, основанием которого является внимание к терминологии и юридическим конструкциям, использовавшимся со­ставителями грамот, актуальным для средневекового сознания, дал возможность построить такую классификацию видов и подвидов дого­ворных правоотношений, которая в наибольшей степени учитывает и

современные достижения теории права, и характерную для средних ве- ков дробность и многообразие юридических правоотношений.

Договор купли-продажи в праве Северо-Западной Руси развивался во многом независимо от воздействия византийской правовой тради­ции, отчетливо прослеживаемого в актах Северо-Восточной Руси, и в своем формуляре сохранил характерные черты архаического периода оформления купли-продажи. Обычный договор купли-продажи под­разумевал одновременную передачу предмета сделки и покупной цены. И клаузула, определяющая предмет сделки (а также его передачу — «за­вод»), и клаузула, устанавливающая цену, генетически связаны с так называемыми доактовыми (точнее — дописьменными) способами оформления купли-продажи. Наличие их в купчих грамотах свидетель­ствует о длительном периоде сосуществования устной и письменной фиксации отчуждения недвижимых вещей.

Содержание договора запродажи составляют два встречных обяза­тельства: продавец обязуется продать другой стороне предмет договора за определенную в договоре цену, а покупатель обязуется ее уплатить: если продавец обещал передать предмет договора в определенное вре­мя, через оговоренный срок, то покупатель сразу же при заключении сделки отдавал или всю сумму цены, или ее часть. Соответственно до­говор относился к числу консенсуальных контрактов — обязательства возлагались на стороны независимо от факта передачи предмета сдел­ки, с момента достижения соглашения.

Купля на закладные куны представляет собой покупку вещи, под заклад которой покупателем некогда был выдан займ. Соотношение двух существенных элементов договора купли-продажи — предмета и цены — здесь принципиально отличается от договора запродажи. Если в последнем случае уплата цены обязательно предшествует передаче вещи, то в рассматриваемом правоотношении сделка купли-продажи дополняет произошедшую ранее передачу части цены (закладные куны) в обмен на некоторый объем прав в отношении предмета сделки. Дополнение производится в полном соответствии с куплей-продажей как таковой: основная цена и пополонок уплачиваются в обмен на пе­редачу предмета сделки. В отличие от договора запродажи, эта сделка носит реальный характер, правовые последствия наступают с момента передачи вещи.

Договор купли в кредит представляет собой приобретение вещи в кре­дит с частичной уплатой цены непосредственно при заключении сделки. Этот вид купли-продажи коренным образом отличается от запродажи. При запродаже предмет сделки не передается покупателю, здесь же, на­против, покупатель сразу приобретает вещь, но при этом выплачивает только часть цены, предоставляя гарантии выплаты долга в последующее время.

Выкупок можно определить как возвращение за покупную цену имущества, обладающего особым правовым статусом. Данный договор понимался древнерусским правом как элемент сложного комплекса правоотношений:

1) собственно договор купли-продажи (отчуждение предмета кем-то из вотчинников);

2) иные акты распоряжения предметом новым собственником (этот элемент мог как присутствовать, так и отсутствовать);

3) выкуп (возвращение предмета вотчинником за покупную цену).

В этом договорном правоотношении предмет имеет особый право­вой статус (отчина), цена изначально — еще до заключения догово­ра — известна, фиксирована и не зависит от воли сторон.

Специфика купли с докладом заключается в особом порядке ее со­вершения — с обязательным участием уличанской общины, а ее пред­метом, как правило, является городская недвижимость.

Древнерусский договор дарения представлял собой соглашение двух сторон, в результате которого одаряемой стороне предоставлялось вещное право, а также требование или освобождение от требования на безвозмездной основе, но при соблюдении определенных условий, ко­торые обычно выражались в возложении на одаряемого какого-либо обязательства. Это определение было сформулировано с учетом осо­бенностей выявленных видов договора дарения:

1) вклад на помин души;

2) вклад «в вечный хлеб»;

3) выдел;

4) назначение приданого («наделок»);

5) освобождение от долга.

При вкладе на поминовение души даритель передавал одаряемому недвижимое или движимое имущество, при этом помимо обязанности принять вклад на принимающую сторону возлагалась обязанность ис­полнять определенные службы, способствующие «строению души». Специфика встречного обязательства одаряемого при вкладах заклю­чается в том, что оно не имело срока исполнения и должно было ис­полняться вплоть до «второго пришествия Христа». Сторонами догово­ра дарения в виде вклада «в вечный хлеб» являются две монастырские корпорации или приходская церковь и монастырь, предмет дарения- вклада — денежная сумма. Обязательство одаряемой стороны также не имеет временных ограничений и заключается в предоставлении да­рителю возможности питаться наравне с членами одаряемой общины либо в предоставлении регулярных натуральных выплат.

Особенностью выдачи приданого как вида договора дарения яв­ляется наличие необходимого требования: даритель (отец невесты, ее брат или иное лицо) обязан выдать приданое. С выдачей приданого тесно связан другой вид дарения — выдел. При выделе имущество передается родственникам дарителя по нисходящей линии, которые не входят в число наследников и потому получают имущество не по наследству, а в дар.

В качестве основания для разграничения видов договора займа уместнее всего взять способ обеспечения исполнения обязательства должника. При таком подходе можно выделить:

1) простой заем, защита которого осуществлялась по доскам и который, вероятно, сопровождался крестоцелованием;

2) заем, обеспеченный поручительством другого лица;

3) заем под заклад движимого имущества;

4) заем под заклад недвижимого имущества.

В последнем случае сделка займа по своему содержанию является при­обретением права владения, а затем и права собственности на заложен­ную вещь, при этом заимодатель заинтересован не столько в исполнении обязательства должника, сколько, напротив, в его неисполнении. Уже из предложенной классификации видно, насколько близки были в древне­русском праве договора займа и заклада, а в некоторых частных актах оба договора сливаются, представляя собой единое правоотношение.

В праве Северо-Западной Руси XII—XV вв. отношения из догово­ров личного и имущественного найма обладали схожими чертами, что связано с недостаточной разделенностью обоих видов договорных правоотношений. Наиболее очевидно синкретический характер най­ма проявился в институте изорничества, сложная природа которого

объясняется органичным соединением элементов и имущественного, и личного найма. Судя по сохранившимся источникам, в обыденной жизни чаще встречались отношения из договора личного найма и это обусловило большую дробность и более подробную регламентацию это­го вида договорных правоотношений. Основания для выявления видов личного найма отчетливо прослеживаются в законодательных памят­никах рассматриваемого периода, которые обращают особое внимание на степень ограничения независимости наймита и на факт ограниче­ния его свободы. Соответственно можно выделить наем с временным ограничением свободы (закупничество) и наем с сохранением личной свободы наймита. Последний в свою очередь делился на подвиды на основании специфики предмета найма:

1) для изготовления определенного изделия;

2) для исполнения единовременного поручения;

3) для совершения определенной работы в течение установленного срока.

В ходе проведенного клаузульного анализа была уточнена правовая природа рядных и раздельных грамот, оформлявших правоотношения, восходящих к наиболее архаичным типам обязательственных отно­шений. При этом были выявлены некоторые характерные черты этих договоров. В частности, договор раздела предполагал участие не толь­ко двух, но и большего количества сторон (известны сделки раздела, в которых принимали участие от 2 до 6 сторон), при этом сторонами правоотношения являлись либо сябренные, либо родовые коллективы. Характерно, что и после совершенного раздела объекты инфраструкту­ры и нередко угодья оставались в общем пользовании бывших совла­дельцев, что специально оговаривалось в раздельных грамотах.

Для правильного понимания рядной сделки особенно важным явля­ется клаузула, представляющая собой изложение обстоятельств, пред­шествовавших заключению сделки. В основе этого элемента находится указание на имевший место в прошлом спор (фактическое нарушение вещного права, вызов в суд или судебное разбирательство, наличие гра­мот, которые позволяют оспаривать вещные права законного владельца и т.п.). Рядная сделка представляет собой разрешение конфликтной си­туации на основе полюбовного соглашения сторон — причем само это решение может представлять собой выкуп, мену, раздел и другие опера­ции, обычно фиксировавшиеся иными видами грамот.

Договор мены в рассматриваемый период, видимо, по-прежнему находился преимущественно в сфере регулирования обычно-правовой традиции. Тем не менее можно предполагать, что сделка мены счита­

лась действительной с момента передачи хотя бы одного из обмени­ваемых предметов. С другой стороны, в определенных случаях договор мены мог комбинироваться с договором поставки или запродажи, об­разуя таким образом, как и большинство других договоров, сложный комплекс с другими обязательственными правоотношениями.

Договор хранения в праве Северо-Западной Руси XII—XV вв. изме­нялся в сравнении с правом Киевской Руси в направлении формализа­ции этого вида правоотношений, в связи с чем появляются новые, пе­реходные виды хранения, различаемые по особенностям оформления:

1) хранение как дружеская услуга (неформальный характер, использо­вался внутри родового коллектива);

2) договор хранения, субъектами которого являются лица, проживаю­щие в сельской местности, или если он заключался в чрезвычайной ситуации (договор уже носит формальный характер, но составляется в соответствии с упрощенной процедурой);

3) договор, оформлявшийся письменным актом, копия которого хра­нилась в городском архиве. В зависимости от способа оформления различались и особенности защиты интересов сторон данного право­отношения.

Стремление приблизиться к пониманию особенностей средневе­кового мировоззрения заставило избрать сложный по своему составу критерий для выявления системы преступлений и наказаний (выяв­ление видов преступных деяний по объекту и ответственности), ко­торый, однако, позволил органично соединить обе системы в единое целое. Несмотря на то, что центральное место в системе преступлений занимало убийство, право Северо-Западной Руси XII—XV вв. выделя­ло в отдельную группу более тяжкие преступления, наказывавшиеся с большей суровостью, нежели убийство. К этой группе относятся раз- бой, перевет, поджог, конокрадство, кримская татьба, колдовство, лю­доедство. Под разбоем понималось вооруженное нападение, обычно с целью наживы, сопровождавшееся изъятием имущества и причинени­ем вреда здоровью людей, вплоть до лишения жизни. Важно отметить, что древнерусское право четко отличало разбой от грабежа (открытое хищение имущества, не сопровождавшееся причинением вреда здоро­вью людей) и не смешивало эти понятия. Перевет трактовался в праве Северо-Западной Руси шире, чем государственная измена, — как пре­дательство интересов общины, той или иной корпорации.

Определяемая правом Северо-Западной Руси ответственность за разбой, перевет, поджог и конокрадство очевидно генетически связа­на с тем видом наказания, которое предусматривалось правом Киев­

ского государства, то есть с «потоком и разграблением». Это обстоя­тельство заставляет пересмотреть устоявшиеся в историко-правовой науке представления о происхождении смертной казни из кровной мести или из чрезвычайных судебных полномочий князя. Древняя форма наказания, применявшаяся общинным судом, «поток и разгра­бление» являлся источником большинства последующих публично­правовых наказаний, видоизменяясь под воздействием тенденции индивидуализации наказания. В XI в. законодательство еще не знает смертной казни, в XV в. уже не знает потока и разграбления, а в пери­од между этими крайними датами в праве Северо-Западной Руси сосу­ществуют, иногда сливаясь, оба вида наказания: поток и разграбление постепенно все чаще предполагает убийство преступника, а процесс индивидуализации наказания приводит к замещению потока и раз­грабления смертной казнью как высшей мерой наказания.

Казнь преступников-переветников осуществлялась путем повеше­ния или сбрасывания с моста. Оба вида смертной казни объединяет то, что они в равной мере препятствуют выходу души — повешение или утопление направлены, таким образом, не только против физиче­ского существования человека, но и против его души. Не только такие наказания, как различные виды смертной казни или членовредитель­ство, обладают в средневековом праве внутренней символикой и стро­го определенной культурно-смысловой нагрузкой (сожжение как акт очищения, повешение или утопление как убийство не только тела, но и души, и т.п.), но даже штрафные санкции и суммы компенсаций по­терпевшим. Штрафные ставки в 3,12,40 гривен — являвшиеся стерж­нем системы штрафов — связаны с магией чисел и их происхождение может быть установлено более или менее точно.

«Вирная» штрафная ставка в 40 гривен генетически связана с 40- дневным сроком, в течение которого длится поминовение умершего, а сумма в 40 гривен рассматривается прежде всего как выкуп жизни преступника. Результатом переосмысления виры как откупа от веро­ятной мести и смерти следует считать норму, встречающуюся в источ­никах права Северо-Западной Руси, согласно которой лицо, виновное в прелюбодеянии или изнасиловании, обязывалось уплатить штраф в размере виры. В целом же назначение вирной штрафной ставки и про­изводных от нее (двойная вира, полувирье) объединяет в одну систему группу преступлений, направленных против жизни и здоровья свобод­ных людей. В архаический период становления права за все эти пре­ступления предусматривалась возможность немедленного отмщения и убийства преступника, однако и в период XII—XV вв. иногда выкуп за

жизнь преступника не принимался и преступника убивали из мести. В рамках этой системы преступлений, объединяемых вирой, в течение XIV—XV вв. происходит постепенный отказ от виры, сопровождаю­щийся упрощением системы преступлений и наказаний.

Та же тенденция упрощения проявляется в еще более ранний пе­риод — уже в XII—XIII вв. — в другой группе преступлений, которые объединяются штрафной ставкой в 12 гривен и которые направлены против здоровья или чести человека. При этом четко выделяются два взаимосвязанных процесса:

1) сокращается количество преступлений, которые трактуются как оскорбление действием, — вместо широкого перечня норм, защи­щающих личную честь в самых разных ситуациях, в праве XII—XV вв. остается ответственность за вырывание бороды и выбитый зуб;

2) схожие ситуации нанесения телесных повреждений, различавшиеся в Русской Правде на причинявшие вред здоровью или нарушавшие честь, в праве XII—XV вв. унифицируются как группа преступлений, причиняющих вред здоровью, и за них назначается максимальная для этого вида преступлений штрафная ставка в 12 гривен. 12 гри­вен — это прямой аналог виры, он уплачивается в качестве штрафа в случае убийства несвободного или зависимого лица.

С другой стороны, происхождение штрафа в 12 гривен может быть свя­зано также с общинным судом 12 человек-поротников, соприсяжников.

Характерный для древнерусского права на всем протяжении его истории состязательный процесс отличался четко определенной струк­турой, то есть стадии процесса, известные праву Киевского государ­ства, были восприняты и правом Северо-Западной Руси. При этом в установлении истины по каждому конкретному делу особое значение имела система доказательств, которые были упорядочены и иерархиче­ски соподчинены. На первом месте в системе доказательств находилось «поличное», под которым понимался ряд функционально-близких яв­лений: материальные следы совершенного преступления, обнаружение краденого в доме подозреваемого, заклад, собственное признание, сде­ланное добровольно или под воздействием пыток. Наличие «полично­го» делало ненужным привлечение других доказательств, так как дело считалось завершенным, а вина доказанной. На втором месте по зна­чимости после «поличного» находились свидетельские показания, при этом различались отдельные категории свидетелей. Характерное для Русской Правды противопоставление «видоки — послухи» было вос­принято правом Северо-Западной Руси и преобразовано в антагони­стическую пару «сторонние люди — послухи». «Видоки» (затем — «сто­

ронние люди») не представляли ни одну из сторон, будучи вполне объективными, в то время как «послухи» являлись представителями той или иной стороны, будучи, видимо, генетически связаны с судом 12 свидетелей-соприсяжников.

В течение рассматриваемого периода увеличивается значение пись­менных доказательств, среди которых источники права Северо-Западной Руси упоминают записи (грамоты), рядницы и доски. Под грамотами понимались формальные акты, заверенные должным образом и состав­лявшиеся изначально как формальное подтверждение вещного права или обязательственного правоотношения. Рядницы представляли собой следующий по значимости вид формальных письменных доказательств, являясь, по существу, платежными расписками, которые обретали фор­мальную силу только в том случае, если их копия сдавалась в городской архив. Доска представляла собой условную фиксацию того или иного правоотношения, при этом сам материал «доски» должен был гаранти­ровать стороны от фальсификации условий заключенного соглашения.

В тех случаях, когда «суд человеческий» заходил в тупик и истина по конкретному делу не могла быть установлена путем привлечения других видов доказательств, применялся «божий суд». В период XII—XV вв. не­которые виды ордалий (присяга, жребий, судебный поединок) активно проникают в законодательные источники права и становятся харак­терной чертой древнерусского права этого периода, при этом важным представляется то обстоятельство, что перечень видов «божьего суда», использовавшегося в древнерусском праве, отличается от аналогично­го перечня, характерного для европейских государств.

Таким образом, использование клаузульного анализа и комплексное рассмотрение широкого круга источников позволило на новом уровне раскрыть глубину и многообразие русского средневекового права. Право­вая традиция Северо-Западной Руси XII—XV вв., как ветвь отечественной правовой традиции, не уступала своей эффективностью и проработанно­стью аналогичным правовым установлениям соседей средневековой Руси, а гибкостью и демократичностью превосходила их. При этом в своем ста­новлении правовая традиция Северо-Западной Руси непосредственно вырастала из права Киевской Руси, чутко отражая новые общественные явления. Необходимость новых форм и путей правового регулирования реализовывалась путем приспособления уже известных обычному праву институтов к новым условиям. Напротив, источники права иностранного происхождения правовая традиция Северо-Западной Руси воспринимала крайне осторожно и избирательно, что не может не послужить уроком со­временному поколению граждан нашей страны.