Условия службы воевод и канцелярских служителей

Деятельность аппарата органов воеводского управления невозможно представить без таких условий службы, как материальное вознаграждение за работу на занимаемой должности, создание жилищно-бытовых и других мо­тивирующих составляющих.

После административной реформы 1726-1727 гг. условия службы провинциальных и уездных воевод были изложены в Наказе 1728 г. За вре­мя службы воеводы со своими семьями должны были размещаться в казен­

ных домах с дворовыми строениями или «на монастырских городовых по- дворьях»¹. Воеводы обеспечивались и служебными помещениями. Воевод­ский двор, как правило, состоял из дома воеводы и различных хозяйствен­ных построек. К примеру, в росписном списке 1731 г., составленном при назначении на симбирское воеводство, говорилось, что земля под воевод­ский двор отведена в черте городской крепости. В нем были 2 светлицы, се­ни, «люцкие 4 избы», поварня, ледник, амбар, караульня и т.д.^[503][504] По сведени­ям на 1733 г. воеводский двор в Ядрине располагался вблизи крепостной башни, называемой Орловой. В нем были 3 сосновые горницы, имевшие 5 дверей, 17 окошек и 3 печи; чуланы, сени, баня с предбанником, конюшня, сараи, клети^[505]. Из описи 1779 г. чебоксарского воеводского дома со строени­ями видно, что в жилом здании были 7 покоев с 19 окошками, сени, чулан; во дворе располагались баня с предбанником, два хлева, амбар для клади хлеба, конюшня и т.д.^[506] Несмотря на государственную опеку, воеводы обза­водились землями в городе, где проводили службу. Так, в 1779 г. в Алатыре продавалось дворовое место канцеляриста И.П. Фурсова. Владельцем зе­мельного участка стал воевода и полковник Алатырской провинции М.С. Белокопытов, купивший его за 5 руб.^[507]

Пункт наказа о предоставлении служебных домов на приказных слу­жащих и других должностных лиц воеводских учреждений не распростра­нялся.

Наличие и состояние казенных зданий были одними из условий служ­бы и главной насущной проблемой для представителей местной власти. Должностные лица воеводских учреждений размещались в канцеляриях, ар­

хиве, счетной, караульной и колодничей избах¹. Например, в описи Чебок­сарской канцелярии, составленной в 1780 г., зафиксировано, что ее здание разделено на шесть «покоев»^[509][510]. Внутри были самые необходимые инструмен­ты и предметы служебного обихода^[511]. Руководителям воеводской канцелярии не раз приходилось решать вопросы по ремонту и постройке новых казенных строений. Например, из описи Чебоксарской воеводской канцелярии 1729 г. узнаем, что «оная канцелярия ветха: нижние бревна и в омшениках потолки погнили и подставлены под нижним потолком подпоры. И вместо ветхаго на строение надобно на канцелярию. 204 руб. 30 коп.». Для восстановления всего комплекса воеводских зданий Чебоксар необходимо было выделить 791 руб. 10 коп.^[512] В 1738 г. сторож тюремного двора К. Романов обратился с сообщением в Чебоксарскую воеводскую канцелярию о плачевном состоянии казенных зданий^[513]. В 1742 г. Чебоксарская канцелярия находилась в каменном здании Чебоксарского магистрата («в одной связи и под одною крышею»)^[514]. В 1754 г. чебоксарские воеводские чины «по усилию» заняли «светлицы» Че­боксарского магистрата^[515].

Аналогичное положение вырисовывается из донесения властей Ала- тырской провинции в Камер-коллегию. Город нуждался в постройке нового тюремного острога, и на эти цели была необходима сумма в размере 112 руб. 25 коп.^[516] Из доклада подканцеляриста С. Лукина, подготовленного в 1763 г., явствует, что в 1736 г. здание воеводской канцелярии в Ядрине сгорело, и оно находится «в обывательском доме»^[517]. Ядринские власти еще в 1754 г. при воеводе И.

128 кратно обращались в вышестоящие учреждения, чтобы были выделены фи­нансовые средства на возведение двух каменных палат. Главной проблемой для воеводской власти была нехватка средств не только на новую постройку, но и на текущее содержание казенных зданий¹.

Неудовлетворительное состояние служебных помещений заставляло воевод, а также подчиненный ему персонал, находить пути по улучшению условий несения службы и проживания. Яркие примеры такого явления со­держит опись чебоксарского воеводского дома 1779 г. Она была составлена по случаю смерти воеводы и надворного советника А.Г. Копылова. Из нее выясняется, что воевода за время службы с 1774 по 1779 г. за свой счет сде­лал ремонт служебного дома и ряда хозяйственных построек. Так, по свиде­тельству жены воеводы А.И. Копыловой, в комнатах казенные обои были «обиты бумашками», старая печь разобрана и сделана новая на «собственные мужа ее деньги». Далее указано: «Да вновь построено из собственного быв­шаго воеводы Копылова кошту: баня возле хором с предбанником новая, в ней печь кирпичная; анбар для клажи хлеба о дву жилях, в нем две двери, од­на лесница; баня-землянка для людей, в ней печь ис кирпича, одна дверь, бес предбанника и одно окошко волоковое да для запирания коров зделаны из новых бревен хлев»^[518][519].

Количество дней и часы работы должностных лиц учреждений Россий­ской империи были узаконены Генеральным регламентом 1720 г.^[520] Воеводы и товарищи воевод начинали работу обычно в седьмом-восьмом, иногда в ше­стом, девятом или десятом часу. Рабочее время доходило до 5-6, иногда до 7-9 часов^[521]. Присутственных дней в среднем за месяц выходило 15-21, а вы­ходных и праздничных - 8-13 дней^[522]. Например, в 1756 г. в Чебоксарской во-

еводской канцелярии была составлена ведомость для Казанской губернской канцелярии. Она предназначалась «к прокурорским делам». По ней в первом полугодии воевода и в последующем его и.о.

Рабочий день приказных людей начинался по-разному. В указе, посту­пившем в Ядринскую воеводскую канцелярию в 1764 г., говорится, что «приказным служителям чинить вход в канцелярию по первому часу дни». Рекомендовалась подканцеляристам и копиистам «прежде повытчиков, а по­вытчиком прежде секретаря и подчиненным повытьям у повытчиков быть»^[525]. Следовательно, секретарь приступал к своей работе раньше товарищ воеводы и самого воеводы. Часто товарищ воеводы «вступал в присутствие» раньше воеводы и уходил позже. Приказным чинам приходилось трудиться сверх положенных часов, иногда без выходных. Все служащие воеводской канце­лярии работали «безотлучно», за исключением отсутствия по служебным и другим подобным причинам^[526].

Выплата жалованья сотрудникам воеводских учреждений играла клю­чевую роль в организации и несении государственной службы. Однако лишь

130 по указу 1763 г. гражданские служащие на местах стали регулярно получать денежное вознаграждение. До этого времени личные имения, крестьяне и за­нятие предпринимательством являлись для воеводских служащих главными источниками существования.

Уездные и провинциальные чиновники владели имениями. Они их по­лучали от правительства, родителей по наследству. Были и те, кто приобре­тал их на свои средства¹. Вотчинные земли, например, чебоксарских служи­лых людей были выделены за городом Чебоксары на речках Кувшине и Ма­лой Кувшине^[527][528]. Размеры пашенной земли с лесными и сенными угодьями за­висели от социального статуса и занимаемой должности чиновника. В неко­торых случаях земельные участки доходили до 200 четвертей^[529].

В среде местной бюрократии семья Трушен(н)иковых относилась к числу известных чебоксарских приказных людей^[530]. Их родовое имение распо­лагалось «за Волгою рекою ниже города Чебоксар на реке Кувшине». Здесь имелись мельница, жилые и надворные постройки. В 1739 г. в хозяйстве держали «корову, телец, быков четыре, молодых телят три, свиней больших шесть, зимняков тож число, лошедь». В 1740-1760-х гг. кроме крупного ро­гатого скота стали разводить уток, русских кур, значительно увеличилось по­головье свиней^[531]. По разным источникам, домашний скот и птица оценива­лась от 16 руб. 48 коп. до 50 руб. Основной доход Трушенниковым приноси­ла мельница на р. Кувшин. По свидетельству владельца бывшего подканце­ляриста Чебоксарской воеводской канцелярии Ф.Н. Трушенникова, в год Кувшинская мельница за помол зерна приносила доход 90 руб., видимо, это без учета выплаты годовых оброчных денег в размере 4 руб. 59^ коп. За от­дачу сенных покосов можно было выручить около 16 руб.^[532] Ф.Н. Трушенни-

ков владел крепостными, различными строениями, землями и мельницей в Чебоксарском уезде на р. Шатьме¹.

Воеводские служащие на арендных началах пользовались также кре­стьянскими землями и мельницами^[533][534]. У сотрудников воеводских канцелярий для ведения хозяйств в имениях были крепостные крестьяне^[535]. На усадьбах воевод числились от десятка до несколько сот крестьян. Например, в 1740­х гг. за ядринским воеводой А.И. Львовым было 50 душ, чебоксарским вое­водой П. Матюшкиным - 60, за воеводами Цивильска и Симбирска И.И. Хо- тяинцевым и А.А. Ходыревым - соответственно 200 и 311. Этот список воз­главляли алатырский воевода И. Новиков (472 чел. в Вологодском, Галицком и Вяземском уездах) и правитель Свияжской провинции И.Т. Камынин (521 чел. в Козельском и др. уездах)^[536]. В 1768 г. воевода Ядрина И.Д. Стечкин продал крепостную за 7 руб.^[537] В 1771 г. надворный советник В.П. Обресков, будучи алатырским воеводой, купил двух дворовых людей за 100 руб.^[538] В 1774-1775 гг. у ядринского воеводы Л.И. Лихутина в Алатырском уезде с. Медяны учтено всего 15 крепостных^[539].

Многие из приказных людей также использовали труд крестьян. В 1730-х гг. у ядринского подьячего М. Федорова было 10 ревизских душ^[540]. В 1745 г., к примеру, копиист Цивильской воеводской канцелярии Л.Н. Выд- рицкий женился на дочери драгуна М. Тимофеевой. В качестве приданого была «поступная запись» на владение 5 крепостных крестьян^[541]. В середине XVIII в. у служащего Чебоксарской воеводской канцелярии А.Н. Казанцова

132 были крестьяне в Чебоксарском уезде в д. Злецовой Аристово тож¹. В 1769 г. секретарем Цивильской воеводской канцелярии Н. Поповым было приобре­тено шесть крестьян. Бывшими владельцами выступали алатырские помещи­ки д. Ручья А.И. Шалимов и И.П. Брюхов^[542][543]. По состоянию на 1770 г. у кол­лежского регистратора В.Н. Зубарева было 15 душ^[544]. В 1779 г. за секретарем воеводской канцелярии Чебоксар И.В. Апехтиным в Свияжском и Курмыш- ском уездах числилось 35 душ м.п. У его брата провинциального регистрато­ра А.В. Апехтина было 4 крепостных крестьянина^[545]. Кроме крестьян у мест­ных чиновников трудились временные работные люди^[546].

Полученные доходы всегда находились в обороте. Денежные средства канцелярские служители выдавали под проценты и заклад или, наоборот, брали в долг, пускали в торгово-промышленную деятельность^[547]. В 1770 г. коллежский советник Д.Н. Чуфаровский взял в долг 2000 руб. у капитана М.М. Языкова до 1774 г. Для этого он заложил 106 душ м.п. и пашенной зем­ли 300 четвертей^[548]. В 1773 г. к канцеляристу Алатырской провинциальной канцелярии П.Д. Фурсову обратился алатырец А.Я. Локатков за 25 руб.^[549] Ала- тырский воевода М.С. Белокопытов предоставил кредит нижегородскому купцу С.В. Жукову в размере 2000 руб. Последний заложил два дворовых места в Нижнем Новгороде^[550].

Особенно было выгодно заниматься различными промыслами, в част­ности винным^[551]. До 1727 г. у ядринского канцеляриста М. Федорова в д. Малое Чурашево Ядринского уезда имелась оброчная мельница, где про-

изводилось вино¹. В последующем его владельцами стали купец И.Т. Коротов и канцелярист Ядринской воеводской канцелярии А. Белянинов. Последний купил куб с мерой 3 ведра в 1731 г. после смерти Федорова, который «тот куб за ветхостию переделал вновь». Винный куб имел емкость 7 ведер. А. Белянинов же владел винокурней бывшего канцеля­риста Ядринской воеводской канцелярии М. Троицкого, расположенной под д. Ядрино Ядринского уезда. Здесь курили вино с помощью двух кубов емко­стью 5 и 6 ведер. Из-за голода 1733-1735 гг. указом Алатырской провинци­альной канцелярии от 8 декабря 1734 г. винокурение было приостановлено^[552][553]. Винокурни с кубами и казанами подьячих Василия и Якова Астраханцовых, И. Леонова и М. Климонтова находились в Симбирском уезде^[554]. Крупные по­ставки вина на рынок «хмельных напитков» осуществляли князья Путятины. Князь А.А. Путятин, бывший в 1751-1752 гг. воеводой в Чебоксарах, владел винными заводами в Пензенском уезде Казанской губернии. В 1764 г. он обя­зался выкурить и поставить в Москву 2500 ведра вина, а Волоколамск - 2273^^[555]. Видимо, А.А. Путятин продолжил дело своего деда - С.И. Путятина, крупного винного промышленника первой четверти XVIII столетия^[556].

Кроме занимавшихся винокуренной промышленностью были и предо­ставлявшие различные услуги. Так, у ядринского подьячего Григория Мед­ведева в городе была «домовая рублевая баня». В 1740 г. она перешла по наследству к дочери Катерине Григорьевне^[557]. На рублевом оброке была баня подьячего Ядринской воеводской канцелярии П.И. Дьяконова^[558].

Основную часть денежных средств чиновники тратили, кроме приоб­ретений земельных участков и крепостных, на покупку различной утвари и посуды, вкладывали в драгоценности и украшения^[559].

Правительство до 1763 г. осуществляло выплату денежного жалованья служащим периодически¹. Лишь с принятием Штата 1763 г. государственные служащие Российской империи регулярно три раза в год обеспечивались де­нежными средствами. В год уездный воевода стал получать денежное жало­ванье в размере 375 руб., воеводский товарищ - 250 руб., секретарь - 200 руб., канцеляристы, подканцеляристы и копиисты по 60, 40 и 30 руб. соот- ветственно^[560][561]. Провинциальным воеводам и их аппарату управления жалова­нье выдавалось несколько выше. Например, в 1772 г. согласно указу воеводе было положено 600, товарищу воеводе - 375, секретарям - по 225, протоко­листу - 150, регистратору - 130 руб. Канцелярским служащим предусматри­вались денежные средства от 40 до 100 руб. в год^[562]. Провинциальным и уезд­ным служащим штатной команды, в зависимости от звания и занимаемой штатной должности, выдавали от 7 руб. 50 коп. (рядовые солдаты) до 126 руб. (прапорщик), сторожу - 18 руб.^[563]

Теперь служащему стали выдавать жалованье в соответствии занимае­мой должности и классного чина. Получение государственными служащими чинов стало престижно как в плане укрепления своего материального поло­жения, так и повышения социального статуса. Это проявлялось в среде мест­ного чиновничества^[564]. За добросовестную службу различные чины получали воеводы, воеводские товарищи, а также выходцы из приказных чиновников. За добросовестную службу различные чины получали воеводы, воеводские товарищи, а также выходцы из приказных служителей^[565].

С усилением абсолютизма в России и модернизацией феодального об­щества регламентации подвергалась общественная и частная жизнь поддан­ных империи, в том числе чиновничества. По наблюдениям Б.Н. Миронова, с совершенствованием системы государственных учреждений сформировался своеобразный тип российского чиновника, который по своим многим при­знакам отличался от идеального типа бюрократа, изложенного в теории М. Вебера¹. Немалую роль в этом играли ценностные ориентации представи­телей бюрократии, которые были связаны с условиями службы^[566][567].

Реформы первой четверти XVIII в. изменили социальный облик мест­ной администрации. Она сформировалась из дворян и разночинцев. С приня­тием Табели о рангах 1722 г. произошла четкая регламентация продвижения государственных служащих по служебной лестнице. При этом создавалась конкурентная среда, в которой каждый за выслугу лет и в соответствии с профессиональной подготовленностью мог претендовать на соответствую­щую должность и чин. Так, И.В. и А.В. Апехтины («из верстанных помест­ным окладом приказных служителей»), несмотря на то, что их отец В. Апех- тин в 1701 г. стал дворянином, начинали карьеру с должности копииста^[568]. Им приходилось конкурировать с детьми пушкарей, солдат, церковнослужите­лей, толмачей, бобылей^[569].

Социально-престижные ценности «новой» местной бюрократии пре­терпели определенную трансформацию. Для дворян-чиновников служба в канцеляриях стала обязанностью, необходимостью, без которых дорога к высшим эшелонам власти была закрыта. Дети приказных людей служение осознавали как традицию, как преемственность передачи чиновничьей про­фессии из поколения в поколение. Эти ориентиры усвоили и другие чинов­ники-разночинцы, постепенно влившиеся в профессиональную среду канце-

136 лярских служащих. В конкурентной среде с ними должны были считаться и дворянские недоросли. Поэтому каждый из них старался определить своих детей, родственников и знакомых в канцелярию, устроив их писчиками.

Возраст вступивших в должность «пищиков» был от 11 до 20 лет, ред­ко с пяти лет¹. Срок службы внештатных писчиков составлял 1-5, иногда до­ходил до 6-8 лет^[570][571]. Этот срок был своего рода испытательным. После того, как они при своих отцах или родных набирались опыта делопроизводства, их зачисляли в штат. Руководители канцелярий в первую очередь обращали внимание на личные и профессиональные качества писчика^[572]. В конечном итоге такая бюрократическая система, основанная на передаче профессии от отца к сыну, приводила к формированию семейных профессиональных кор-

4

пораций канцелярских служителей^[573].

С принятием Штатов 1763 г. финансовое обеспечение государственных служащих стало стабильным, поднялась престижность их профессии. Теперь жалованье зависело не только от должности, но и от чина, а также от статуса учреждения (уездного, провинциального). Поэтому у местных чиновников возрос интерес к службе, особенно к получению чинов^[574].

В материальных потребностях местной бюрократии переплетались со­циальные, сословные, престижные и другие ценностные ориентации. Вплоть до 1763 г. сотрудники воеводских учреждений за свой труд не получали фи­нансового вознаграждения, следовательно, их права на нормальные условия службы были ущемлены. Получалось так, что на законодательном уровне со­здавалась база для четкой организации и регламентации управления, но в жизни чиновники сталкивались с отсутствием материальной поддержки. Эти противоречия способствовали формированию особого типа чиновника, в ста-

новлении которого играли роль не только условия службы, но социальный состав служащих и другие сопутствующие факторы. Конечным результатом стало то, что: «В провинциальном чиновнике конца XVIII в., характерно со­четание извечного чиновничьего превосходства и определенная социальная ущербность»¹. Эти черты вынуждали представителей власти злоупотреблять своими служебными полномочиями и разорять народ. Следует отметить, что с Петровской эпохи правительством предпринимался комплекс мер по борь­бе с должностными преступлениями.

После поступления сигнала о злоупотреблениях областных правителей правительство само или через губернские власти создавало следственные ко- миссии^[575][576]. Они, в зависимости от сложности дела, имели разный состав, как правило, состояли из главы, двух членов, канцелярских служителей и штата военных. Например, первоначально в 1747 г. следственную комиссию об ала- тырском воеводе Ф.Г. Шишкине возглавляли воевода и товарищ воевода Ар­замасской провинциальной канцелярии^[577]. В 1749-1751 гг. ее главой был М. Полубояринов. Его сменил подполковник В. Ржевский. Комиссия В. Ржев­ского, состоявшая из двух членов - коллежского асессора П. Матюшкина, князя и титулярного советника Ф. Енгалычева, секретаря, двух канцеляри­стов и копиистов, проработала до 1752 г. В дальнейшем в состав комиссии вошли глава и коллежский асессор И. Кандауров, капитан А. Раевский и пра­порщик Ф. Ермолов^[578].

Одним из первых «в обидах и разорениях» попался ядринский воевода и обер-ландрихтер А.М. Михайлов. 17 декабря 1730 г. по указу Сената он был заменен капитаном К. Ивашкиным (по «челобитью ядринских чюваш в разорениях и в протчем»). Следствие установило, что бывший воевода вино­

вен во взятках в размере 100 руб., в вымогательстве 6 баранов и должен по­нести наказание в виде штрафа¹. Одновременно велось следствие над чебок­сарским воеводой А.Е. Заборовским. Ему инкриминировались «напрасные. нападки и взятки» по отношению к чувашам Чебоксарского уезда^[579][580]. В каче­стве истцов выступали чуваши Туруновской, Кувшинской и Кинярской воло­стей. Они просили злоупотребления воеводы «изследовать и ево Заборовско- го отрешить»^[581]. По сенатскому указу от 7 ноября 1730 г. новым воеводой Че­боксарского уезда должен был стать стольник Ф. Козинский. В указе говори­лось, что «воеводу Заборовского ис того города не высылать, а быть ему у следствия. против прошения чебоксарнина И. Кемина с товарищи во учи­ненных. обидах и разорениях»^[582]. До приезда Козинского начала свою работу следственная комиссия под руководством майора И.Ф. Чирикова, которая, и оправдала А.Е. Заборовского^[583].

В 1733 г. в Курмышской воеводской канцелярии решался вопрос о вое­воде В.М. Ресине. Под подпиской о невыезде из Нижнего Новгорода (под страхом «отнятия движимого и недвижимого имущества») его проверяли на причастность «в посылке в уезды бес передачи драгун и во взятках ими и приказными людьми с чюваш»^[584]. Дело симбирского воеводы С.Д. Гурьева имело отношение к злоупотреблениям, связанным с винными и соляными подрядами. Следствие было доверено подполковнику И.И. Немкову и оно продолжилось с апреля 1733 по 1737 г.^[585]

Наиболее масштабными были лихоимства провинциальных воевод Симбирска и Алатыря А.А. Ходырева и упомянутого выше Ф.Г. Шишкина. Они не остались без внимания исследователей и служили в их работах ярки­ми примерами крупных злоупотреблений в Российской империи в первой

половине XVIII столетия¹. Поэтому нам лишь остается вскользь остановить свое внимание на некоторых эпизодах взяточничества, вымогательства, пре­вышения служебными полномочиями.

В 1747 г. было начато грандиозное следственное дело о симбирском воеводе подполковнике А.А. Ходыреве. Процессом руководил капитан- поручик лейб-гвардии Семеновского полка А. Треской. В инструкции от 1 мая 1747 г. за подписью императрицы Елизаветы Петровны ставилась зада­ча расследовать донос секретаря Манахтина на А.А. Ходырева «во взятках от приему рекрут, в обидах и разорениях, изо взятков же провинциальных обы­вателей, а паче иноверцов»^[586][587]. В секретарской челобитной было приведено 18 обвинительных пункта по 44 донесениям. По ним всплыл широкий размах взяточничества не только деньгами от нескольких рублей до 60 руб., но и пушниной, «съестными припасами», также не брезговал он виноградом, са­харом и т.д. Неопытный областной правитель, получивший три года назад отставку от воинской службы, организовал «кормушку», к которой были причастны десятки сообщников, страдало население Симбирской провин- ции^[588]. В следственных мероприятиях А.А. Ходырев признался в нескольких эпизодах лихоимства, а по остальным «доношениям во всем запирался, что не брал»^[589]. Все же справедливость восторжествовала. Несмотря на скоропо­стижную смерть экс-воеводы, в 1753 г. Сенат признал А.А. Ходырева винов­ным по всем пунктам и вынес приговор о казне и конфискации имущества^[590].

Федор Григорьевич Шишкин - воевода Алатырской провинции, на втором году службы, в 1747 г., стал подсудимым. Еще до того о его злоупо­треблениях обыватели писали в различные инстанции. В апреле 1746 г. бил челом служитель Алатырского приписного монастыря Троице-Сергиевой

лавры П. Семенов. Он на суде выступал поверенным, защищал интересы че­лобитчика. В его обращении читаем: «Ф.Г. Шишкин от него поверенного оправдания не принял и суд не окончил». Кроме несоблюдения норм судо­производства, воевода П. Семенова заточил в тюрьму и принудил отсрочить суд с 22 марта до 7 апреля 1746 г.¹

Когда начала функционировать следственная комиссия, выяснилось, что Ф.Г. Шишкин подозревается в различных эпизодах злоупотреблений («в 746-м году лошадином наборе касался с некоторых обывателей взяткам и по- даркам»)^[591][592]. Ф.Г. Шишкина прогорел на взятках и в превышении служебных полномочий при лошадином и рекрутском наборах. Ему был предписан штраф в размере 100 руб. за негодного к службе рекрута С. Якупова^[593]. Не­смотря на старания следователей, дело о злоупотреблениях воеводы Ф.Г. Шишкина не было доведено до финала.

Своими лихоимствами «славились» цивильские воеводы Д. Бибиков^[594], И. Хотяинцов и А. Всеволожский^[595]. Не отставали от своих коллег- коррупционеров другие уездные и провинциальные воеводы. Их деяния про­слеживаются в десятках обращениях нерусских крестьян и городских жите­лей, поданных в Сенат, в духовные учреждения, в сенатскую комиссию

A. И. Свечина и др. Население Чувашии жаловалось на ядринских воевод П. Макарова (1748-1749) и И. Братцова (1750-1754), курмышского и свияж­ского правителей А.А. Трегубова (1750-1756) и М.А. Зыбина (1756-1761), чебоксарских администраторов Б.Г. Любятинского (1754-1761) и

B. П. Обреского (1761-1763)^[596]. Кроме воевод в злоупотреблениях были заме-

141 чены товарищи воевод провинциальных канцелярий, секретари, канцеляр­ские служители и другие должностные лица органов местного управления^{[DXCVII][DXCVIII]}.

Таким образом, до введения регулярной выплаты жалованья в 1763 г. материальное обеспечение воеводских служащих зависело от дополнитель­ных источников существования. Их доход образовывался за счет поместных земель, использования труда крестьян, развития промыслов, в частности винного производства. Взятые правительством обязательства по обеспече­нию служебных и жилищных условий для воеводских чиновников в полном объеме не исполнялись. Наиболее в худшем положении находились канце­лярские служащие. Следовательно, не удовлетворительные условия службы отрицательно сказались на ценностных ориентациях провинциальной и уезд­ной воеводских администраций. Правительственный курс, взятый на форми­рование «общества добрых людей» и создание образа чиновника с безупреч­ной репутацией, остался нереализованным. В целом обществом размах зло­употреблений воеводских чиновников оценивался негативно.

Итак, внутренняя структура провинциальных и уездных воеводских учреждений была организована согласно законодательным нормам и в рам­ках воеводских функций по проведению правительственной политики. По­этому их профессиональный состав складывался из администрации - воевод, и.о. и заместителей воевод, секретарей - и работников канцелярии - канце­ляристов, подканцеляристов и копиистов, а также штатной команды (рас- сыльщиков), сторожей.

Руководители провинциальных и уездных воеводских учреждений, прошедшие централизованный отбор, назначение и увольнение на должность,

142 чинопроизводство в Герольдмейстерской конторе при Сенате, были предста­вителями дворянства от 30 лет и возраста старше 50, преимущественно из числа отставных военных. В провинциях и уездах на территории Чувашии чи­новничий состав был неоднороден. Промежуточное положение провинций между губернской и уездной властью позволяло герольдмейстерам назначать управленцев из чиновников I-II разрядов (I-V и VI-VIII классы по Табели о рангах). В уездные воеводские канцелярии - низшее звено губернской систе­мы управления - определялись менее знатные дворяне в иерархии бюрократи­ческой лестницы (II-III разряды с VI-VIII и IX-XIV рангами по Табели о ран­гах). Срок службы воевод на территории Чувашии, также как и заместителей воевод, секретарей и и.о. воевод зависел от его профессиональных и деловых качеств, опыта работы, исполнение своих функций в рамках закона.

Большая роль в деятельности воевод отводилась их аппарату управле­ния в лице приказных людей и низшего звена должностных работников кан­целярий. На них ложилась огромная делопроизводственная нагрузка и ответ­ственность за административные, фискально-финансовые, судебные, нотари­альные и другие отрасли управления. Они находились под строгой отчетно­стью и подчиненностью перед руководящим составом воеводских органов управления. Их труд регламентировался едиными нормативно-правовыми актами, содержащими бюрократические принципы организации учреждений. Канцелярские служители по социальному составу, в отличие от воеводской администрации, не были однородны по причине проникновения в корпора­цию приказнослужителей вплоть до 1780-х гг. из других «подлых сословий». На провинциальном уровне служители - выходцы из приказных чинов со­ставляли основную часть, в отличите от того, что было в уездных воеводских канцеляриях на территории Чувашии. Среди различных факторов, опреде­лявших эффективность деятельности воеводских учреждений, главным вы­ступала численность служителей. В 1763 г. штатные единицы в провинциях и уездах были увеличены. Характерным явлением и до, и после принятия но­вых штатов была неукомплектованность приказными людьми и рассыльщи-

143 ками. В трех провинциальных и четырех уездных воеводских органах управ­ления должны были нести службу 361 чел. В штате воеводских учреждений находились толмачи - проводники воеводской власти в нерусской среде на территории Чувашии. Через институт толмачества осуществлялось управле­ние и проведение политики абсолютизма в сложном этническом, социальном и конфессиональном отношении регионе Среднего Поволжья.

Условия службы воевод находились в тесной взаимосвязи с регламента­цией деятельности местных учреждений и осуществлением правительственно­го курса на вверенной территории. Нехватка денежных ассигнований для улучшения условий работы провинциальных и уездных воеводских учрежде­ний и нерегулярная выплата жалованья являлись основными причинами до­полнительной занятости чиновников и служителей в сфере развития личного хозяйства и ведения различных промыслов. С другой стороны, неудовлетво­рительные условия службы вынуждали областных правителей «улучшать» свои материальные и служебные условия за счет незаконных поборов и взя­точничества с нерусского населения на территории Чувашии. Несмотря на ме­ры, предпринимавшиеся правительством по борьбе с казнокрадами и побор­никами и в деле улучшения мотивационных составляющих чиновничества, размах злоупотреблений распространился от воевод до представителей вы­борных людей общинных самоуправлений в лице толмачей, волостных сотни­ков, пятидесятников и т.д. В целом лихоимства представителей воеводской власти в XVIII в. были пороком для всей воеводской системы управления. Вопиющий произвол воеводского чиновничества на фоне социально­экономического развития региона Среднего Поволжья послужил одним из главных факторов участия чувашского крестьянства в пугачевском движении.