§ 3. Система преступлений, объединяемых вирной ставкой
Целый ряд преступлений, объектом которых являлись жизнь и здоровье человека, в праве Северо-Западной Руси объединялись в единую систему посредством назначения за них вирных штрафов.
В приложении 1 обобщены регулировавшие эти виды преступлений нормы, включавшиеся в источники права XII—XV вв. Анализ материала приложения 1 показывает очевидное единообразие наказаний и их преемственность с Русской Правдой в период XII—XIII вв. Напротив, источники права конца XIV—XV вв. упрощают систему преступлений и изменяют систему наказаний:1) не упоминаются специфические составы преступлений, различающиеся по правовому статусу убитого (убийство посла, заложника, попа, княжеского тиуна);
2) вместо виры в 40 старых гривен (соответственно 10 гривен серебра по счету Северо-Западной Руси) появляется новая штрафная ставка, исчисляемая новой денежной единицей — 1 рубль;
3) полувирье сохраняется только в памятнике, связанном с северной правовой традицией, отличающейся особым архаизмом (Правосудье Митрополичье).
Наконец, особняком стоит, не вписываясь в общую картину преступлений и наказаний, Закон Судный людем, нормы которого по своему архаизму сопоставимы с Краткой редакцией Русской Правды.
В течение XII—XIII вв. системообразующим элементом для этой группы наказаний являлась вира и производные от нее штрафы (двойная вира, полувирье и т.п.). В праве Киевской Руси вира являлась денежным штрафом за убийство свободного человека, взимавшимся в пользу князя.
Вопрос о происхождении виры некоторое время являлся дискуссионным в историко-правовой науке. Ряд исследователей пытались доказать иностранное, германское происхождение виры. Например, Е. Щепкин полагал, что вира возникла в Англии, при столкновении между англосаксами и их завоевателями — данами и норманнами, вслед за чем «норма виры в 40 распространилась по всему скандинавскому миру, а вместе с другими влияниями культуры викингов занесена и на Русь»1.
Большинство авторов, однако, обращали внимание на недостаточную аргументированность этой позиции и отстаивали концепцию древнерусского происхождения виры. В этом смысле справедливо указывается на недопустимость отождествления виры и вергельда, поскольку последний представлял собой выкуп, уплачивавшийся убийцей родственникам убитого, в то время как первая — штраф, взыскивавшийся с убийцы в пользу княжеской казны[1282][1283]. Более того, некоторые исследователи полагали возможным усматривать в установлении виры влияние, оказанное древнерусским правом на скандинавское, а не наоборот. Например, А. Пресняков справедливо заметил по поводу труда Карла Леманна «Королевский мир у северных германцев»: «Нельзя не пожалеть, что Леманн не знал Русской Правды. Он нашел бы в ней указание на существование 40-гривенной пени ранее, чем все ему известные указания на пеню в 40 марок. И нашел бы ее в связи именно с охраной жизни, с платой за убийство, притом в такой форме, которая проявляется в шведских законах XIII в. как нововведение»[1284]. Крометого, некоторые авторы относят появление виры к эпохе индоевропей- ского сообщества1.
Материалы Приложения наглядно показывают протекавший в XIV—XV вв. отказ от виры, однако отказ этот был постепенным, а ряд свидетельств того же периода прямо противоречат ситуации, которую рисуют источники права. В частности, как в XII в., так и в XV в. в публичных грамотах при передаче права суда оговаривается право судьи взимать виры. Например, в грамоте 1130г. великого князя Мстислава Владимировича и сына его Всеволода новгородскому Юрьеву монастырю оговаривается: «...отдати Буице святому Георгиеви съ данию, и съ вирами, и съ продажами...»[1285][1286], и в грамотах второй половины XV в. повторяется аналогичная формула: «А виры имати княземъ великимъ по старине, а новогородцомъ не таити» (1456 г.)[1287], «А виры имати княземъ великимъ по старине, а новогородцомъ не таити» (1471 г.)[1288].
Уплата виры комбинировалась с выплатой компенсации родственникам убитого, эта выплата по своему размеру равнялась вире и называлась «головничество». И вира, и соответственно головничество, представляли собой весьма значительные суммы (40 гривен кун равнялись стоимости стада из 50 коров).
Для средневекового сознания как такового и для средневекового правосознания в частности характерным является принцип двойственности, дихотомичности мира. Человек на протяжении своей жизни в любой момент находится на перепутье, в ситуации выбора — Бог или дьявол, добро или зло, справедливость или несправедливость и т.п. В трактовке преступного деяния наблюдается та же двойственность. В соответствии с двойственной природой преступления двойственный характер был присущ и наказанию. С одной стороны, наказание было призвано возместить ущерб, причиненный преступным деянием, и в этом смысле в систему права органично включаются компенсации в пользу пострадавших (в рассматриваемом случае — головничество). С другой стороны, наказание должно компенсировать ущерб, причиненный общему «миру», восстановить утраченный баланс, утраченную
стабильность — здесь на преступника возлагается обязанность уплатить штраф в пользу общины (в данном случае — вира).
В отличие от права Киевского государства, на северо-западе Руси вира уплачивалась не в пользу князя, а в пользу городской общины. Встречающаяся в грамотах XV в. формула «а виры имати княземъ ве- ликимъ по старине» указывает на первый взгляд на то, что вира уплачивалась в пользу князя1. Однако более детальный вариант той же формулы определяет, что князь имеет право только на определенную долю от вирной штрафной ставки: «А сведется Bipa, убьють сотцкого в селе, ино тебе взяти полтша, а не сотцкого, ино четыре гривны...»[1289][1290]
К сходным выводам о двойственном характере средневековой трактовки преступления приходят и современные исследователи, занимающиеся отраслевыми проблемами уголовного права в историческом развитии.
Например, по мнению С.А. Кондрашкина и М.Ю. Неборского, преступление в древнерусском праве влекло двоякий вред: с одной стороны, оно нарушало государственный порядок, с другой — права потерпевшего человека[1291]. Конечно, вряд ли уместно вести речь о восприятии средневековым сознанием идеи ущерба, причиненного государственному порядку, — выше уже было показано, что даже тяжкие политические преступления (перевет) осознавались как деяния, направленные не против государства, а против корпоративной общности, и в этом смысле не существовало принципиальных различий между предательством интересов Новгородской республики или интересов членов «рати», участников военного похода.Термин, который используется древнерусскими источниками права для обозначения преступления («обида»), на первый взгляд не отражает эту двойственность трактовки преступления. Некоторыми авторами «обида» трактуется прежде всего как психическое отношение, возмущение, связанное с понесенным материальным или психическим ущербом[1292]. С другой стороны, уже в сочинениях дореволюционных
исследователей древнерусского права все чаще делался акцент на объективную сторону преступления, прежде всего на ущерб, причиненный преступлением, и лишь во вторую очередь — на психическое отношение к преступному деянию самого пострадавшего. Так, И.М. Радин отмечал, что «древнему человеку для наличности «обиды» достаточно было материального вреда; он не интересовался вовсе тем, хотел ли обидеть его преступник или нет»1. Для него было достаточного того, что ему самому или его имуществу был причинен материальный вред, на основании этого факта он считал своей обязанностью отплатить преступнику. Н.Н. Максимейко склонялся к мнению, что обида касалась общества, то есть нарушение права в объективном смысле и обозначалось словом обида, употреблявшимся Русской Правдой[1293][1294][1295].
Наиболее близко к современным концепциям средневековой трактовки преступного деяния подошел Д.Я. Самоквасов, рассматривавший обиду как «деяние, приносящее троякий вред в обществе: нарушение закона, нарушение права частного лица и затрату труда на восстановление нарушенного права». На основе этих рассуждений исследователь определял преступление как «деяние, запрещенное законом, как вредное для лиц, состоящих под властью и защитою князя»[1296].
Еще одним недостаточно аргументированным, но распространенным мнением в историко-правовой науке является тезис о том, что трактовка преступления как обиды характерна для ранних этапов становления древнерусского права и уже после принятия Пространной редакции Русской Правды становится неактуальной. Например, С.А. Кондрашкин и М.Ю. Неборский утверждают, что преступление- обида — «явление, характерное скорее для безраздельного господства обычного права и может соответствовать исторической действительности только применительно к ранним этапам образования государства у восточных славян»[1297].
Однако термин «обида» в том же широком значении встречается в праве Северо-Западной Руси в течение всего рассматриваемого периода, а его трактовка — судя по сохранившимся публичным грамотам
Северо-Западной Руси — подразумевает на первом плане последствия нарушения справедливости, мирового порядка. Например, в проекте договорной грамоты Великого Новгорода с Ливонским орденом и епископом юрьевским от 25 августа 1420 г. преступление обозначается как «обида»: «По обидным делам исправу дать с обеих сторон, по крестному целованию»1, в договорной грамоте Великого Новгорода с ганзейскими городами от 1434 г. используется тот же термин: «И немецкому гостю в Новгороде исправу дать по всем обидным делам...»[1298][1299] Как видно, и в XV в. на северо-западе Руси термином «обида» обозначались преступления вообще и более широко — правонарушения.
Кроме того, в договорные грамоты Новгорода с князьями обычно включалась формула, устанавливающая обязательство князя держать княжение «без обиды»[1300] — то есть, судя по контексту грамот, без нарушения установленного порядка, без нарушения прав и справедливости. Здесь очевиднее всего проявляется трактовка «обиды» как нарушения справедливости, установленного порядка, определенных прав.
С точки зрения средневекового человека любое преступление является нарушением установленного Богом порядка вещей, нарушением высших принципов, нарушением «мира»[1301]. При этом несущественным является то обстоятельство, какой интерес — частный или публичный — пострадал в результате преступления. В исследованиях средневековой ментальности обычно подчеркивается синкретическое единство обеих сфер жизни средневекового человека, сферы частного и сферы публичного. При этом относительно древнерусского общества исследователи еще указывают на значительное влияние идеи соборности как принципа организации русской государственности. Например, по мнению А.Л. Анисина, в древнерусском обществе изначально не
существовало проблемы соотношения частных и общих интересов, не было проблемы равенства (наличие его воспринималось как данность, как факт), равно как не существовало проблемы свободы и долга (они совпадали), что вытекало из идеи соборного единства1.
Защищенными особым «миром» считались дороги, церкви, общественные здания, жилые дома; ряд лиц — духовные лица, девушки и женщины, должностные лица; отдельные даты — праздники, ярмарки и т.п. Нарушение особого мира рассматривалось как особо тяжкое наказание. Это положение отражено и в Псковской Судной грамоте — ст. 7 Грамоты, устанавливая перечень преступных деяний, наказываемых смертной казнью, исходит именно из этого принципа[1302][1303].
В Русской Правде (ст.ст. 1,3,12) двойной вирой наказывается убийство княжеского тиуна, «огнищного» тиуна и конюшего, то есть лица, наделенного административной и судебной властью[1304]. Право Северо- Западной Руси также знает норму о повышенной ответственности за убийство представителя административно-судебного аппарата. Например, в ст. 21 соглашения Смоленска с Ригою и Готским берегом 1230—1270 гг. устанавливается двойная вира за убийство княжеского тиуна (20 гривен серебра Соглашения соответствуют 80 гривнам Пространной Правды): «Аже убьють тивуна княжа, городьского, 20 гривен серебра, како и послу»[1305]. В договорной грамоте короля польского и великого князя литовского Казимира IV с Новгородом 1471 г. также определяется повышенная ответственность за убийство должностного лица: «А сведется Bipa, убьють сотцкого в селе, ино тебе взяти полтша, а не сотцкого, ино четыре гривны»[1306]. В данном случае разница видна не из самих штрафных ставок, которые грамотой не указываются, а из сопоставления отчислений в пользу князя от штрафа за убийство.
Право Северо-Западной Руси существенно расширяет — в сравнении с Русской Правдой — круг лиц, которые находятся под защитой «осо
бого мира». Прежде всего в эту группу входят послы, защита которых оговаривается уже в договоре Новгорода с Готским берегом и немецкими городами от 1189—1199 гг.: «А оже убьють новгородца посла за морем или немецкыи посол Новегороде, то за ту голову 20 гривн серебра»1. Эта же норма о двойной вире повторяется в договоре (ст. 3) и в соглашении (ст. 3) Смоленска с Ригою и Готским берегом XIII в.: «Аще послови пригодиться пакость или попови въсякои обиде, за два человека платити за нь», «Аже убьють посла или попа, то двое того дати за голову; аже не будеть розбоиников, будуть розбоиници, выдати е»[1307][1308]. В рассмотренных примерах к послам добавляется еще одна категория лиц, защищенных особым миром, — священники. И о послах, и о священниках также идет речь в проекте договорной грамоты Новгорода с Любеком и Готским берегом 1269 г.: «Аубьют новгородского посла за морем, то платить за него 20 марок серебра; также и за немецкого посла в Новгороде и в подвластной ему земле столько же; упомянутое возмещение дать и за священника и за старосту...»[1309] Под старостой в рассматриваемом случае, скорее всего, имеется в виду купеческий староста — выборное должностное лицо купеческой корпоративной общности, то есть фигура, в своих функциях в чем-то близкая княжескому тиуну. Наконец, особым миром защищались тали — заложники: «Оже убьють таль или поп новгороцкое или немецкие Новегороде, то 20 гривн серебра за голову»[1310].
Убийства послов, судя по летописям, хотя и являлись исключительными случаями, но все же происходили. Например, в 1329 г. в Юрьеве был убит новгородский посол Иван Сып[1311], в 1341 г. немцами были убиты псковские послы[1312], в 1413 г. вновь был убит псковский посол[1313].
После последнего случая в 1414 г. в отместку за убийство своего посла псковичи убили немецкого, по принципу «голову за голову», поскольку остальных послов отпустили: «И псковичи отпустиша гостей и посла, а единого посекоша противоу своего человека»[1314]. Казнь, таким
образом, произошла уже после урегулирования проблемы и являлась частью этого урегулирования. В данном случае мы сталкиваемся с пережитками сохранившегося до XV в. обычая мести. В связи с этим следует особо обратить внимание на аспект, который нередко недооценивается в исследовательской литературе. Согласно Русской Правде вира (в любом ее виде) платилась только в том случае, если преступник не был найден или если община отказывалась проводить его поиски. На это обстоятельство указывает конструкция ст. 3 Пространной редакции Русской Правды: «Аже кто убиеть княжа мужа в разбои, а головника не ищють, то виревную платити, в чьей же верви голова лежить...»1 Если же преступник был обнаружен, он выдавался «головой» родственникам убитого. В праве Северо-Западной Руси мы находим аналогичные установления. Например, в Двинской уставной грамоте великого князя Василия Дмитриевича 1397 г. определяется тот же порядок — вира платится в том случае, если не был найден «душегубец»: «Оже учинится вира, где кого утепутъ, ине душегубца изыщутъ; а не наидутъ душегубца, ине дадуть наместникомъ десять рублевъ...»[1315][1316] В соглашении Смоленска с Ригою и Готским берегом 1230—1270 гг. (ст.ст. 2, 3) предписывается выдать разбойников, совершивших убийство, или уплатить виру, если убийц невозможно отыскать: «Аже убьють мужа вольного, тъ выдати розбоиникы, колико то их будеть было; не будеть розбоиников, то дати за голову 10 гривен серебра»[1317]. В договорной грамоте Новгорода с Готским берегом, Любеком и немецкими городами от 1262—1263 гг. упоминается об обоих возможных вариантах урегулирования дела об убийстве: «А в Ратшину тяжю платили есмы 20 гривнъ серебра за две голове, а третьюю выдахомъ»[1318]. Иными словами, убийца одного человека был найден и его «выдали», за двух других убитых (убийцы которых не были обнаружены) была уплачена обычная вира по 10 новых гривен за «голову».
Обычай выдавать убийцу «головой» указывает на еще не забытую традицию кровной мести, законодательное ограничение которой предприняли в середине XI в. Ярославичи (ст. 2 Пространной редакции Рус
ской Правды): «По Ярославе же паки совкупишеся сынове его: Изяс- лав, Святослав, Всеволод и мужи их: Коснячько, Перенег, Никифор и отложиша убиение за голову, но кунами ся выкупати...»1
Упоминания о мести довольно долго встречаются и после отказа законодателя от признания института кровной мести. Правда, при этом термином «месть» обычно обозначается уже другое понятие, в частности под «местью» может пониматься использование судебных полномочий против личных врагов или обидчиков: «Ачто, къняже, тобе было гнева на посадника и на всь Новгородь, то ти, княже, все нелюбье отло- жити ... не мщати ти ни судомь, ни чим же»[1319][1320]. Отмщение обидчикам возможно, по тексту этой договорной грамоты, двумя путями: законным (с использованием известных судебных процедур) и незаконным (причинение личного или имущественного вреда врагу вне установленных законом рамок отношений обиженного и обидчика).
Видимо, в связи с первым вариантом возможной княжеской мести в одной из договорных грамот упоминается термин «самосуд», под которым подразумевается отправление князем судебных обязанностей без участия представителей городской общины: «А гнева ти, княже, до Новагорода не дьржати ни до одиного человека. ... А самосуда не замышляти»[1321]. В другой грамоте термин «самосуд» используется уже применительно к низшим звеньям княжеского судебно-административного аппарата, но в том же значении: «А твоими судиямъ по волости самосуда не замышляти на людехъ по Новгородьскои волости»[1322].
Иногда могли оговариваться конкретные лица — возможные объекты княжеской мести: «Ачто, княже, гневъ будетъ на владыку, или на посадника и на весь на Великыи Новъгородъ, то ти, княже, нелюбие
отложити. А про Дмитрея про Тарасова не мщатись, ни судомъ, ни чим же»1. Более того, мог специально оговариваться запрет мести со стороны одной городской общины по отношению к другой: «а Новъгороду в томъ деле на новоторъжцовъ нелюб1а не держати, ни мщатися никоторою хитростью»[1323][1324].
Подобно тому, как вира представляла собой de facto узаконенную возможность для преступника откупиться от физического уничтожения, можно было откупиться и от других наказаний или репрессий. Например, во время очередных волнений в Новгороде в 1137 г. наиболее одиозные сторонники князя Всеволода были подвергнуты разграблению, на остальных был наложен откуп — по полторы тысячи гривен: «...и мятежь бысть великъ Новегороде: не въсхотеша людье Всеволода; и побегоша друзии къ Всеволоду Пльскову, и възяша на разграбление домы ихъ, Къснятинъ, Нежятинъ и инехъ много, и еще же ищюще то, кто Всеволоду приятель бояръ, тъ имаша на нихъ не съ полуторы тысяце гривенъ...»[1325] Также в 1141 г. Якун откупился, видимо, от смертной казни за 1000 гривен; кроме того, летописец упоминает о других людях, которые также откупились, очевидно, от иных наказаний меньшими суммами: «И Якуна Яша на Плисе, и приведъше и семо съ братомь его Прокопьею, малы не до смерти, обнаживъше, яко мати родила, и въверша и съ моста; нъ богъ избави, прибрьде къ берегу, и боле его не биша, нъ възяша у него 1000 гривенъ, а у брата его 100 гривенъ, такоже и у инехъ имаша»[1326]. Под 1194 г. летописец вновь описывает ситуацию, когда лица, которым грозит смертная казнь, откупаются от нее: «И убиша Сбышку Волосовиця и Негочевиця Завида и Моислава Поповиця сами путьники, а друзии кунами ся откупиша; творяхуть бо я съветъ дьржаще на свою братью, а то богови судити»[1327]. В летописи под 1229 г. прямо указывается, в пользу кого поступали «откупные» средства: после смены правящей группировки проигравшая сторона откупилась от разграбления, а «откуп» был направлен на строительство моста через Волхов, то есть поступил в распоряжение городской общины («А на Ярслалихъ любъвницехъ поимаша нов-
городци кунъ много и на городищанохъ, а дворовъ ихъ не грабяче, и даша на великыи мостъ»)1.
Результатом переосмысления виры как откупа от вероятной мести и смерти следует считать норму, встречающуюся в источниках права Северо-Западной Руси, согласно которой лицо, совершившее прелюбодеяние с чужой женой, обязывалось уплатить штраф в размере виры. Например, в ст. 11 договора Смоленска с Ригою и Готским берегом 1229 г. предписывалось: «А иже иметь Русин Немчича у своее жоны, [ино] за сором 10 гривен серебра. Та же правда буди Русину в Ризе и на Готьскомь березе»[1328][1329]. Учитывая повсеместную распространенность обычая , разрешавшего в таких случаях убить прелюбодея на месте (см. выше в разделе о брачно-семейных отношениях), штраф представляет собой выкуп жизни преступника и является в этом смысле прямым аналогом виры. Любопытно, что более позднее Соглашение Смоленска с Ригою и Готским берегом, в отличие от Договора, специально оговаривает два возможных варианта наказания прелюбодея — его можно убить на месте или взыскать с него компенсацию в размере вирной ставки в 10 гривен серебра: «Оже имуть Русина вольного у вольное жены в Ризе или на Гътьском березе, оже убьють, и тъть убит; пакы ли не убьють, платити ему 10 грив[ен] серебра»[1330].
Договор Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами 1189—1199 гг. поясняет, что в случае изнасилования свободной женщины уплачивался штраф в размере вирной ставки и потерпевшая получала такую же сумму в качестве компенсации: «Оже пошибаеть мужеску жену любо дчьрь, то князю 40 гривн ветхими кунами, а жене или мужь- ское дчери 40 гривн ветхыми кунами»[1331]. Следует полагать, что в рассмотренном случае застигнутого прелюбодеяния предусматривался тот же порядок, только компенсация выплачивалась мужу, как пострадавшей стороне.
Штрафная санкция, равная вирной ставке, сближает с убийством принуждение истца к испытанию железом. Железо считалось высшей ордалией, поэтому его назначали только по делам, связанным с серьезными преступлениями: поклеп, татьба и прочее. Само испытание проводилось раскаленным железом: испытуемому давали в руки кусок раскаленного металла, который он должен был держать в руках опре
деленное время или пронести его на определенное расстояние. После этого рука завязывалась в мешок и в том случае, если через установленный срок следов ожога не оставалось, ответчик считался оправданным1. Согласно ст. 22 Русской Правды железо назначалось по искам, стоимость которых составляла не меньше полугривны золотом, а по ст. 21 — в случае обвинения в убийстве при отсутствии свидетелей.
Международно-правовые нормы, известные на северо-западе Руси, видимо, рассматривали испытание железом в качестве вполне реальной угрозы жизни и здоровью испытуемого, вследствие чего в соглашение Смоленска с Ригою и Готским берегом 1230—1270 гг. был включен запрет принуждения к «железу» русских в немецких городах (ст. 10): «Немчичю же в Ризе и на Гътьскомь березе Смолнянина на железо без его воле не лзе имать; улюбить своею волею нести железо, тъ ть его воля: виноват ли будеть, своя ему воля, Еили прав будеть, а 10 гривен серебра за сором ему възяти»[1332][1333]. Сумма, которая выплачивается лицу, подвергшемуся принудительному испытанию железом, равна вирной штрафной ставке. Приведенная норма лишает всякого смысла предположения Г.М. Бараца о том, что в Русской Правде была допущена ошибка и речь шла не об испытании железом, а о судебном поединке[1334]. Кроме того, в договоре Смоленска с Ригою и Готским берегом от 1229 г. недвусмысленно указывается на «горячее», то есть раскаленное железо, к испытанию которым запрещается принуждать как русского, так и немца: «Русину не вести Латинина ко железу горячему, аже сам въсхочеть»[1335].
Наконец, еще ряд положений источников права XI—XIII вв. касаются телесных повреждений, штраф за которые исчисляется от вирной ставки. Впервые штраф в полвиры встречается в Русской Правде, которая назначает его за действия, повлекшие утрату пострадавшим руки, ноги или глаза (ст. 27 Пространной редакции): «Аще ли утнеть руку, и отпадеть рука или усхнеть, или нога, или око, или не утнеть, то полувирье 20 гривен, а тому за век 10 гривен»[1336]. В Пушкинском списке «или не утнеть» заменено другой конструкцией — «или нос оутнеть».
Очевидно, что по смыслу верно именно такое чтение, правильно переданное в Пушкинском списке. В таком случае помимо руки, ноги, глаза закон определял штраф в полвиры и за лишение носа. Связь между группой преступлений, наказываемых вирой, и преступлениями, наказываемыми половиной виры, очевидна: в первом случае речь идет о том, что родовой коллектив или община утрачивают одного из своих членов, полноценных работников, вторая группа преступлений приводит к утрате хозяйственной полноценности одного из членов пострадавшей общности, который теперь уже представляет собой «половину человека» в силу наступившей хозяйственной неполноценности. Любопытно, что еще в Краткой редакции Русской Правды подобная утрата хозяйственной полноценности представлялась в качестве аналога смерти (по ст. 5 за отнятие руки или ноги назначалась полная вира, как за убийство, а также предусматривалась возможность кровной мести, причем мстить должен был не сам пострадавший, а его родственники, как если бы он был убит: «Оже ли оутнеть роукоу, и отпадеть роука, любо оусохнеть, то 40 гривенъ. Аще боудеть нога цела или начьнеть храмати, тогда чада смирять»)1 и, видимо, приводила к серьезным социальным последствиям для пострадавшего, который утрачивал статус независимого лица.
В праве Северо-Западной Руси XII—XIII вв., видимо, норма Пространной редакции Русской Правды о полувирье применялась. Например, в ст. 2 договора Смоленска с Ригою и Готским берегом назначается штраф в полвиры за лишение глаза, руки, ноги или другую травму, приводящую к потере хозяйственной самостоятельности: «Око, рука, нога или ино что любо, по пяти гривен серебра от всякого платити: за око 5 серебра, за руку 5 серебра, за ногу 5 серебра, и за всякыи сустав пять гривьн серебра...»[1337][1338]
Все оговоренные повреждения обозначаются в тексте памятника как «хромота» или как увечье («век»). Именно под таким названием нанесение увечий, приводящих к потере хозяйственной самостоятельности, встречается в Правосудье Митрополичьем, памятнике конца XIV—XV вв.: «Око человеку судиться за полвека 40 гривны»[1339]. Как уже было отмечено, Правосудье Митрополичье отличается большим архаизмом, нежели другие источники права Северо-Западной Руси XIV— XV вв., в которых о штрафе в полвиры не упоминается. Впрочем,
в этих памятниках не упоминаются и преступления, которые долж- ны были бы наказываться полувирой, то есть лишение глаза, руки, ноги, носа или причинение «иной хромоты». Иными словами, есть косвенные основания для предположения, что в период XIV—XV вв., когда, как было показано выше, продолжает существовать вира, действовало и прежнее правило о наказании ряда преступлений половиной вирной ставки. В таком случае следует полагать, что, например, по Двинской уставной грамоте 1397 г. нанесение увечий наказывалось штрафом в 5 рублей, по Псковской Судной грамоте — в полтину. Тем не менее следует признать, что помимо косвенных доказательств никаких прямых свидетельств в пользу или против данного предположения не имеется.
Таким образом, назначение вирной штрафной ставки объединяет в одну систему группу преступлений, направленных против жизни и здоровья свободных людей. В архаический период становления права за все эти преступления предусматривалась возможность немедленного отмщения и убийства преступника, однако и в период XII—XV вв. иногда выкуп за жизнь преступника не принимался и преступника убивали из мести. В период XIV—XV вв. из всего разнообразия видов рассматриваемой группы преступлений, четко отличавшихся правом друг от друга, законодательные памятники регулируют только убийство. Понятие виры продолжает использоваться и в XV в., однако штраф, назначаемый Псковской Судной грамотой за убийство, с прежней вирой уже не связан и составляет 1 рубль.
Еще по теме § 3. Система преступлений, объединяемых вирной ставкой:
- § 3. Система преступлений, объединяемых вирной ставкой
- § 4. Причинение вреда здоровью и умаление чести
- Заключение
- Приложения
- Оглавление