§ 4. Источники иностранного права

Источники как византийского, так и древнерусского происхожде­ния на Руси объединялись в составе так называемых Кормчих книг. В исследовательской литературе выделяются три периода истории Кормчих на Руси в период существования Киевской Руси и феодаль­ных княжеств:

1) первый этап (вторая половина XI — начало XII вв.) характеризо­вался распространением и начальными опытами применения нового памятника;

2) на втором этапе (XII—XIII вв.) Кормчие активно применялись в церковном суде, сфера компетенции которого в этот период утвержда­ется и расширяется;

3) третий этап (с конца XIII и до конца рассматриваемого периода) сопровождался выпиской новой Кормчей из Сербии и ее последующи­ми многократными переработками как в традиционном центре — Кие­ве, так и на местах — на Волыни, в Северо-Восточной Руси, в Новгоро­де, Пскове и др.

В XVII в. (1649—1653 гг.) была издана первая печатная Кормчая кни­га, в состав которой вошли некоторые новые, неизвестные древнерус­скому праву, установления (наиболее известна среди них глава «О тайне

супружества»), В связи с тем, что данная работа не решает источнико­ведческие задачи, в тексте данной работы ссылки на текст Кормчей книги будут даваться по переизданию первой печатной Кормчей кни­ги¹, положения которой достаточны для нужд юридического анализа соотношения заимствованных византийских норм и древнерусских установлений.

Значительную часть Кормчих книг составляли комментарии номо- филакса Аристина к собранию сокращенных правил соборов, святых отцов церкви и апостолов («Толкования на правила св. апостолъ, со- боровь и св. отцевь церкви»). Тексты правил представляли собой си­стематизированный свод правовых установлений, так что составители Кормчих, излагая то или иное правило, давали сразу же ссылку на ана­логичные решения соборов или правила других авторов.

Непосредственно к комментариям Аристина примыкали выделяв­шиеся в отдельный текст правила св. Василия Великого — памятник, широко известный и почитаемый на Руси. О том, насколько значимо было влияние сочинений св. Василия, говорит тот факт, что его хорошо знали не только церковные, но и светские деятели — например, в сво­ем Поучении Владимир Мономах цитирует этого автора: «При старых молчати, премудрых слушати, старейшим покарятися, с точными (рав­ными) и меньшими любовь имети, без луки (кривизны) беседующе, не обильно смеятися, срамлятися старейших, к женам нелепым (бесстуд- ным) не беседовати, долу очи имети, а душу горе»^[171][172].

Среди византийских памятников светского происхождения особый интерес представляет так называемое «Избрание от закона Моисее­ва», представляющее собой преимущественно уложения о наказаниях, включающее также некоторые нормы брачно-семейного и обязатель­ственного права, заимствованные из библейских книг Исход, Левит, Числа, Второзаконие. В литературе, посвященной источникам церков­ного права, утверждается, что в русскую правовую традицию этот па­мятник был привнесен в составе Кормчих Аристиновой редакции, по­лученной митрополитом Кириллом II из Болгарии в 1262 г. (в печатной

Кормчей «Избрание от закона Моисеева» составило гл. 45)¹. Между тем ряд положений «Избрания» находят отражение и в более ранних па­мятниках — например в уставе князя Владимира Святославича (о вме­шательстве в драку жены одного из ее участников — ст. 9 Устава и гл. 24 «Избрания»),

Текст «Избрания» представляет собой компиляцию переводных норм, однако в самом переводе можно обнаружить любопытные осо­бенности древнерусского толкования ветхозаветных норм. Эти осо­бенности отражаются в своеобразном переводе, который нередко вносит существенные изменения в первоначальную норму.

«Избрание» (под другим названием — «Месяца 3-го исшествия сы- новъ Израилевь от земля Егупетьскыя») было помещено также в со­ставе так называемого Пушкинского сборника (см. ниже), который представлял собой своеобразный свод правовых установлений, дей­ствовавших в новгородской земле в XIII—XIV вв. Соответственно «Из­брание» можно рассматривать как источник права, оказавший непо­

средственное влияние на становление и эволюцию правовой традиции Северо-Западной Руси.

Еще один памятник византийского права, связанный своим про­исхождением с императорской властью, в Кормчих носил название «От свитка божественных новых заповедей Юстиниана царя» (гла­ва 42 печатной Кормчей). В самом тексте собрание этих норм опреде­ляется как «градский закон», посредством чего противопоставляется «церковному» закону. Наказания, вводимые «Новыми заповедями», должны были дополнять систему наказаний, установленную церков­ным законодательством.

Закон Судный людем уже включался в состав первой Кормчей, содержавшей номоканон Иоанна Схоластика.

Наблюдения за разночтениями между разными изводами краткой и пространной редакций Закона Судного людем показывают, что списки этого памятника, сохранившиеся в новгородской Кормчей и в составе так называемого Пушкинского сборника, отражают своеобразие права Северо-Западной Руси. Из известных списков Закона Судного людем краткой редакции представляется наиболее целесообразным исполь­зование — в качестве основного — списка из новгородской Кормчей, которая датируется 1280 г.¹

Гораздо больший интерес представляет пространная редакция это­го памятника. В исследовательской литературе утвердилось мнение, что вообще пространная редакция Закона Судного людем возникла на северо-западе Руси около середины XIV в. как результат компиляции переводных источников^[178][179]. Пушкинский список является древнейшим списком пространной редакции памятника и входит в состав сборни­ка из собрания А.И. Мусина-Пушкина. Кроме Закона Судного лю­дем в сборник были включены список Пространной Русской Правды, «Исшествие» («Месяца 3-го исшествия сыновъ Израилевь от земля Егупетьскыя»), договор смоленского князя Мстислава Давыдовича с Ригою 1229 г., устав князя Ярослава «о мостехъ». Таким образом,

Пушкинский сборник представляет собой собрание юридических па­мятников и выписок, являясь своеобразным сводом права, действо­вавшим в Новгородской земле (подобно тому, как в Суздальской земле было составлено и действовало Мерило Праведное — прямой аналог Пушкинского сборника). В связи с тем, что Пушкинский извод в наи­большей степени удовлетворяет географическим и хронологическим рамкам данного исследования, именно он используется как основной при обращении к пространной редакции Закона Судного людем.

Вслед за Законом Судным людем в Кормчих книгах помещался За­кон Градский (49 глава), древнерусский перевод Прохирона 879 г. Этот юридический памятник впервые появился на Руси в составе Сербской Кормчей. При создании Русской редакции Прохирон был значительно сокращен — из 40 титулов его состава было оставлено только пять — в результате чего он превратился в судебник по делам об обручениях, об имущественных отношениях, связанных с ними, о нормах расторжения брака и передаче имущества на праве дара. Для нужд настоящего иссле­дования этих пяти титулов вполне достаточно, в связи с чем оправдано обращение только к сокращенной редакции древнерусского перевода Прохирона — «Закона Градского» («Закона градского главы различны в четыредесятих гранех»), Прохирон был известен на Руси и в другом переводе — в составе «Книг законных», которые датируются концом XII — началом XIII в.¹ или концом XIV — началом XV в.^[180][181]

В состав древнерусских Кормчих под названием «О возбраненных женитьбах» входил отрывок из VII титула первой главы Прохирона Ва­силия Македонянина (в печатных Кормчих отрывок входил в состав 51 главы). В этом памятнике определялись виды кровного и двухрод­ного родства, а также способы исчисления степеней, при этом опреде­ление свойства, данное в тексте отрывка, не находит соответствующего аналога в тексте Прохирона.

К 51 же главе печатной Кормчей присоединялся отрывок из II ти­тула второй главы Эклоги Льва Исавра под названием «Иного закона о возбраненных женитьбах». В этом тексте определялся круг кровного родства, двухродного свойства и родства духовного, в рамках которых воспрещались брачные отношения. Как и в предыдущем случае, текст памятника содержит существенные расхождения даже с текстом Экло­ги, помещенным в той же Кормчей в составе 49 главы^[182].

Под названием «Новая заповедь благочестивого царя Алексея Ком­нина» в состав Кормчих (в печатной — 43 глава) включалась новелла 1095 г., которой предписывалось совершать таинство брака при сочета­нии рабов. В случае нарушения этого постановления рабы виновного отпускались на волю.

Еще одно установление Алексея Комнина именовалось в Кормчих «Заповедь новая, бывшая от христолюбивого царя нашего Алексея же Комнина, месяца июня индикта седьмого в лето 6692-е, иже изложе­на бысть от Варды хранителя полаты и первого судьи сильного». Эта новелла имела большое значение в византийском праве, устанавливая различия между обручением и венчанием¹. Рассматриваемая новел­ла Алексея Комнина установила минимальный возраст для обручаю­щихся (в соответствии с брачным возрастом — «по крайней мере» 12 и 14 лет для девушек и юношей), а также постановила, что «смысл об­ручения — в соглашении договаривающихся лиц». Иными словами, обручение, в отличие от брака (венчания), стало рассматриваться как вид контракта, договорного правоотношения.

Наконец, дополнительная новелла об обручении вошла в состав Кормчих под названием «Воспоминание хранителя палаты, великого стража Иоанна Фракисия, о нем же и разрешение изречено бысть ца­рем нашим святым прежде бывшия от него новыя заповеди о брацех, утвержающи повеления, и не разрешену быти повелевающи, и со свя­щенными молитвами бывшему обручению, месяца марта в лето 6505». Этой новеллой проводилось разграничение между гражданским обру­чением, по своим правовым последствиям соответствующим договор­ному правоотношению, и обручением, совершенным с соблюдением церковных обрядов, которое признавалось равносильным браку.

В литературе, посвященной источникам церковного права, указыва­ется, что в период X—XVI вв. русские митрополиты были вполне осве­домлены относительно постановлений, издававшихся время от времени константинопольским патриаршим Синодом. Сведения также поступа­ли через уполномоченных, которых русские митрополиты посылали в Константинополь с отчетами об управлении русской церковью^[183][184].

Среди таких новаций византийского законодательства, ставших доступными и русской правовой традиции, называется, в частности, соборное постановление патриарха Сисиния (997 г.), которое в древ­нерусских Кормчих получило название «О беззаконых браках, сиречь, о кровосмешении соборный свиток». Этим постановлением воспре­щался брак между двумя братьями и двоюродными сестрами (то есть в 6 степени свойства). Допущение брака между лицами, состоящими в 7 степени двухродного свойства, содержалось в отрывке под названием «Того же собора. Восхоте некто». Этот памятник, очевидно, имеет гре­ческое происхождение, однако его оригинал не был обнаружен¹.

К.А. Неволин упоминает как об источнике брачно-семейного права только об одном ответе митрополита Ираклийского Никиты — ответе на вопрос епископа Константина Памфлийского о воспрещении бра­ка по духовному родству. Между тем М. Горчаков справедливо обратил внимание, что в 54 главу печатной Кормчей вошли 10 (в славянском переводе) ответов митрополита Никиты, из которых четыре непосред­ственно касаются сферы регулирования брачно-семейных отношений^[185][186]. Эти ответы появились на Руси в составе сербской Кормчей в XIII в., а их значение подчеркивается тем фактом, что в XVI в. они были ис­пользованы при составлении 22 главы Стоглавы.

Таким образом, особое значение среди источников брачно-семей­ного законодательства имели византийские законы, однако уже осно­ватель отечественной историко-правовой науки К.А. Неволин отмечал, что «сборники греческих законов служили для судьи только источни­ком, из которого он, по своему усмотрению и соображению всех об­стоятельств дела, мог почерпать разнообразные решения»^[187].

Признавая значимость отмеченных выше источников права, нельзя забывать, что важнейшим источником все же являлось обычное пра­во, нормы которого лишь частично были отражены в сохранившихся до наших дней памятниках. Используя сравнительно-исторический метод, с определенной долей вероятности можно попытаться вос­становить утраченные нормы и правовые институты на основе запи­сей обычного права соседних с Русью народов. Соответственно пред­ставляется возможным привлечение для нужд данного исследования норм, бытовавших в период средневековья среди ближайших соседей Северо-Западной Руси и славянских народов, связь между правовыми

институтами которых и древнерусскими установлениями можно счи- тать очевидной и доказанной. Привлечение этого рода памятников позволит обнаружить не нашедшие отражения в официальных источ­никах нормы обычного права. В частности, особый интерес представ­ляет Гуталаг — судебник, действовавший на острове Готланд в средние века. Как известно, сохранились договора русских земель с «Готским берегом», что косвенно свидетельствует о взаимном влиянии правовых установлений обеих сторон.

Право Готланда, как отмечается в научной литературе, в большой степени отражало корпоративный характер общественного строя сред­невековья, сама общественно-политическая организация имеет много параллелей с вечевой организацией северо-западных русских земель. Так, народные собрания (тинги) на острове действовали на несколь­ких уровнях — существовали тинг хундери (то есть тинг сотни), тинг сеттунга (тинг одной шестой), тинг тридьунга (тинг трети) и альтинг (тинг всего острова)¹. Гуталаг представляет собой сложный по составу правовой памятник, формировавшийся долгое время и содержащий нормы разного возраста. В его основе лежала устная традиция. Арха­ичный характер большинства положений Гуталага также сближает его с правовой традицией Северо-Западной Руси. В тексте работы ссылки на Гуталаг даются по его переводу на русский язык, осуществленным Г.Э. Александренковым^[188][189].

Не меньший интерес в контексте рассматриваемой темы вызыва­ют так называемые «Ливонские Правды», зафиксировавшие обычное право прибалтийских народов^[190]. Замечание А. Швабе о сходстве при­балтийского права с раннесредневековыми германскими «правдами» обусловлено его норманистскими взглядами, в соответствии с кото­рыми он пытался найти для древних социальных и политических ин­ститутов Латвии или скандинавские, или вообще германские корни^[191]. Тот же Швабе отмечал, что в местном прибалтийском праве есть черты, сходные и с Русской Правдой (например, размер виры — 40 гривен или

40 марок, штраф за оскорбление женщины, соответствующий штрафу за убийство и т.п.), однако он полагал, что сходные черты как в при­балтийское, так и в древнерусское право были внесены скандинавами. Напротив, В. Калнынь отмечал, что до прихода немецких завоевате­лей обычное право в Латвии развивалось под влиянием древнерусского права, черты которого особенно ярко проявились в уголовном, наслед­ственном и семейном праве латышей и ливов^[192].