3.1. Административные, полицейские и военные функции

Подчиненное положение местных органов управления в системе власти способствовало широкому развитию административно-исполнительных функций. Опираясь на развитую правовую основу, провинциальные и уезд­ные воеводы проводили политику правительства на местах.

Для реализации управленческих решений воеводы четко должны бы­ли следовать предписаниям вышестоящих органов. Свидетельства тому находим в росписных списках, в которых важно было указывать норматив­ные и иные распорядительные документы¹. Например, в росписном списке, составленном в конце 1751 г. при вступлении на должность чебоксарского воеводы А. Путятина, указывались: «указ настольной о содержании прав, книга Уложенная 177 году печатная ветхая, книга чиновная печатная 163 году, форма о суде печатная [1]723 году, плакат, выданной [1]724 году с приобщением состоявших в пополнение и в подтверждение указов печат­ные, воеводской наказ печатной, присланной из Высокого Сената сентября 14 дня [1]728 году.»^[599][600].

Применение местной администрацией законов обнаруживается в огромном массиве делопроизводственной документации - в протоколах, вы­несенных по судебным делам приговорах, в сношениях с различными учре­

ждениями и т.д. Они были нацелены на удовлетворение запросов различных социальных групп общества. Под контролем воеводской власти находились обращения местного населения о расследовании правонарушений, распуты­вании спорного дела, разрешении на выдачу паспорта для работы на заводах или на поиски беглого однодеревенца, заключении подряда и мн. др. Воевод­ские учреждения являлись исполнителями поручений в длинной цепочке вертикали власти, начиная с губернской канцелярии и заканчивая коллегия­ми.

Проделанная приказными людьми воеводских канцелярий работа оформлялась в виде резолюций, постановлений, сводов статистических дан­ных и т.д. Так, воеводами в 1737 г. были предоставлены Военной коллегии сведения о продаже хлеба^[601][602]. В 1756 г. чебоксарский воевода Б. Любятинский подписал ведомость о решенных за январь-июль текущего года судебно­следственных делах и количестве осужденных. За первую треть года в канце­лярии было рассмотрено всего 22 дела^[603].

Важно отметить, что провинциальная и уездная воеводская власть в пределах поставленных правительством задач была призвана осуществлять совокупность полномочий, которая и характеризовала в итоге администра-

146 тивно-исполнительные прерогативы. Во-первых, воеводские учреждения находились в непосредственной и тесной связи с областными и центральны­ми органами управления, во-вторых - активно взаимодействовали с институ­тами местного самоуправления и исполняли потребности феодального обще­ства. В комплексе административная деятельность воевод аккумулировалась путем реализации ими полицейских, военных, фискально-налоговых, право­охранительных и судебных функций, которые рассматриваются нами ниже.

На административном поприще воевод полицейские функции были важным орудием управления на территории с пестрым этническим и конфес­сиональным составом населения.

Слежка за населением была организована путем введения паспортного режима. Проверка паспортов помогала выявлять беглых крестьян и горожан, дезертиров, бороться с правонарушителями и позволяла в определенной мере закрепить налогоплательщиков к месту их жительства. Выдача паспортов проводилась в воеводских канцеляриях по прошению челобитчиков. Напри­мер, в начале 1729 г. крестьяне д. Яушево Чебоксарского уезда в челобитной ходатайствовали о выдаче паспортов для сыска беглых однодеревенцев в со­седнем Казанском уезде¹. В том же году пойманный беглый солдат С. Сикин после допроса в Ядринской воеводской канцелярии был выслан к нижего­родскому губернатору^[604][605]. В 1779 г. к воеводе в Курмышскую канцелярию была доставлена беспаспортная П. Гаврилова^[606].

Сохранение спокойствия и борьба с разбойничьими шайками явля­лись одной из главных задач воеводской власти. Поэтому воеводы органи­зовывали заставы, им помогали также городничие - в деле учреждения при

147 въезде в город пикетов, в задержании и усмирении нарушителей обще­ственного порядка¹.

На протяжении XVIII столетия на Волге действовали разбойничьи шайки, грабившие суда и вотчины помещиков. В 1766-1767 гг. казанский гу­бернатор, не имея возможности вместе с воеводами справиться со злоумыш­ленниками, просил прислать воинские команды. На его требования в Казань, Пензу и Алатырь командированы три отряда по 50 казаков^[607][608]. В 1774-1775 гг. Чебоксарская воеводская канцелярия докладывала о преследовании и поимке разбойников^[609].

Полицейская деятельность провинциальных и уездных воевод наибо­лее ярко представлена в росписных списках^[610] (см.

На деле контрольно-измерительные и иные инструменты находили применение и при проведении надзора и следствия^[612]. Слежение за исполнени­ем торгов, подрядов по доставке соли, вина, за ценами на рынках, особенно в

148 голодные годы, пресечение хождения фальшивых монет ложились на плечи воеводских учреждений, в отдельных случаях и на городские власти. Так, в 1738 г. было объявлено о подряде на Алатырский кружечный двор и на уезд­ные кабаки «простого и двойного вина»¹. После троекратного объявления торгов, с молотка за 8 руб. 50 коп. ушли дворовое место и домашняя утварь чебоксарского канцеляриста Н. Семенова^[613][614]. В 1759 г. Свияжская канцелярия обратилась к симбирскому воеводе о сыске новокрещена д. Ахпердино Сим­бирского уезда С. Иванова (Уханя). Он преследовался в связи с подозрения­ми о продаже соли на Юхминском торжке Цивильского уезда по «не указной цене»^[615]. В 1772 г. в Свияжске по обвинению в фальшивомонетничестве был задержан П. Андреев^[616].

Охрана лесного хозяйства для воеводских учреждений являлась одной из прерогатив. В 1728 г. Чебоксарская воеводская канцелярия получила указ из Казанской канцелярии корабельных лесов. В нем написано: «в Казанской губернии в рубке всяких чинов людем во всех здешних местах... дубового лесу учинить запрещения». Далее воеводским властям строго предписыва­лось, чтобы население пользовалось валежником. Воеводам следовало, «дабы леса вычищались. скота, а особливо коз, в те леса не выпущать»^[617]. Свияж­ский воевода оказывал содействие администрации Казанской адмиралтей­ской конторе в расследовании «о самовольно порубленных заповедных дубо­вых лесов»^[618]. В 1773 г. по предложению действительного статского советника и нижегородского губернатора А.Н. Квашнина-Самарина «в Алаторском, Курмышском и Ядринском уездах для смотрения заповедных лесов опреде­лен валтместером курмышский помещик поручик Ленков». Это было рас­смотрено 13 февраля на заседании Ядринской воеводской канцелярии^[619]. В

1779 г. в Чебоксарской воеводской канцелярии решался вопрос о самоволь­ной порубке крестьянами заповедного дубового леса¹.

Провинциальные и уездные воеводы пеклись и о почтовом сообщении. От почтовой службы зависели своевременная присылка правительственных указов и поручений и отправка корреспонденции местных органов управле­ния. В то же время воеводская власть должна была стараться содержать в надлежащем состоянии дороги и мосты. Исполнение указов правительства по этим вопросам прослеживается в документах воеводских учреждений^[620][621].

Несение караулов в ночное время и проверка наличия пожарных ин­струментов относились к противопожарным мероприятиям. В казенных учреждениях, как было сказано выше, предусматривались инструменты по борьбе с огнем. Например, по распоряжению чебоксарского воеводы от 8 де­кабря 1729 г. «для смотрения пожарного времени и для строения рогаток и караулов» был выбран отставной капрал Д. Сотников^[622]. В Чебоксарской кан­целярии в 1751 и 1780 гг. числилось «для охранения от пожарного времени три трубы медные ветхие, один багор и три вилы железные», железные «крючки», роспуски, дровни, бочки и т.д.^[623] Эти меры не всегда помогали эф­фективно справляться со стихией. Так, в 1773 г. в Чебоксарах произошел крупный пожар. Воевода Д.Н. Чуфаровский констатировал, что его масшта­бы можно было минимизировать, если бы не «слабое смотрение» караульщи­ков и отсутствие противопожарных инструментов»^[624]. Причиной пожаров в большинстве случаев выступало неосторожное обращение с огнем^[625]. В 1779 г. только в мае в деревнях Байсарино сгорело 2 двора, Пичурине - 11, Тогана- шеве - 6^[626].

В XVIII столетии в разных уголках Российской империи периодически вспыхивали очаги неурожая и голода. В Чувашии они были, как и по стране¹, в 1704, 1716, 1722, 1733-1735, 1742, 1748-1749, 1758, 1764, 1766 и 1774 гг.^[627][628]Особенно тяжелые годы выпали на 1730-е, когда были охвачены неурожаем многие губернии, в частности и часть территория Чувашии.

Правительство для выяснения всех обстоятельств начала, масштабов и последствий голода требовало от местных органов управления чуть ли не ежемесячные сводки о состоянии дел. Как правило, информация воеводски­ми канцеляриями собиралась из уст самих голодающих, т.е. от сказкоподате­лей, и путем выездов канцелярских служителей и солдат. По ним составлялся подробный сводный отчет. По донесениям воеводских канцелярий за 1733­1735 гг. видно, что неблагоприятные погодные условия сопровождали кре­стьянство Чувашии на протяжении указанных сельскохозяйственных кампа- ний^[629]. Поэтому правительство интересовалось данными о численности насе­ления (по сравнению с переписью 1723 г.), показателями площадей, засеян­ных озимыми и яровыми культурами в 1734-1735 гг. Такие сведения воевод­скими учреждениями были собраны по отдельным чувашским общинам Яд- ринского (см. приложение 22) и Курмышского уездов. Причиной голода 1734 г. был недород хлеба, который прослеживается по данным посеве и собран­ном урожае («в умолоте»). Сложившаяся ситуация вынуждала сократить площади под озимые культуры, у многих крестьянских общин отсутствовал семенной фонд для посевной в 1735 г. Более чем за десять лет чувашских крестьян мужского пола стало меньше от 3,6 до 4,5 %. Основная доля убыли населения пришлась именно на 1733-1735 гг. и, видимо, за счет беглых. Только по Нижегородской губернии в 1733-1734 гг. из различных вотчин

сбежало более 1500 чел.¹ По материалам воеводских органов управления причинами бегства был страшный голод: «крестьяне в побеге от скудости», «показанные чюваша бежали от гладной скудости»^[630][631]. Воеводами в отчетах отмечалось, что крестьяне, для того чтобы выжить, спасались бегством в хлебные районы («в низовые города, в Синбирский уезд и за Каму реку», «в Пензенский уезд»)^[632]. Судя по данным воевод, особая тяжелая ситуация была в Тувановской, Шумшевашской и Яндобинской сотнях Юмачевской волости Курмышского и частично в Выльской волости Ядринского уездов.

Чуваши Курмышского уезда сообщали воеводе, что земли «за неиме­нием хлеба осеменить нечем, понеже де у них не токмо к посеву, кои пропи­тание хлеба не имеют»^[633]. Крестьяне деревень Юнги, Асламас, Сюндюр и Че- меево Ядринского уезда из-за нехватки семян («за хлебным оскудением») не смогли засеять рожь и яровые культуры^[634]. Жители Выльской волости свиде­тельствовали: «в некоторых деревнях против посеянного ржаного и ярового хлеба имелся мало приплода, а в протчих собраны всякого хлеба только одни семена бес приплоду»^[635]. Курмышская воеводская канцелярия докладывала, что чуваши «за неимением хлеба питаютца желутками... многия чюваша в болезни и пухнут»^[636]. Местными властями отдельно было зафиксировано не­сколько случаев смерти от голода^[637]. Неурожай хлебов коснулся Свияжской и Симбирской провинций Казанской губернии^[638].

Стихийное бедствие вызвало сокращение налоговых поступлений в казну^[639]. Властей беспокоило и то, что на хлебном рынке цены на продоволь­ствие стали колебаться и подниматься вверх, особенно на территориях, охва­

ченным голодом. Мониторинг цен, проведенный весной 1734 г. Камер- коллегией и Генеральным крикс-комиссариатом, показал, что в Алатырской провинции цены на хлеб держатся высокими, нежели в соседних Свияжской и Пензенской провинциях¹. О дефиците хлеба сообщали также таможни^[640][641].

По собранным воеводами данным правительство констатировало чрез­вычайное положение дел в Ядринском и Курмышском уездах. Поэтому пред­принимался ряд мер, чтобы стабилизировать сложившуюся ситуацию, в частности применяя полицейские методы. Например, помещиков обязали кормить своих крестьян и обеспечить их семенами, происходило активное переустройство хлебного рынка, из казны стали выделяться средства для борьбы с голодом и т.д.^[642] В связи с участившимися случаями бегства крестьян в 1734 г. Нижегородская губернская канцелярия приказала воеводе Алатыря задерживать всех, кто не имел паспортов^[643]. В начале 1735 г. из «тамбовских волостей» в села и деревни Алатырского уезда должны были отправить 1000 четвертей ржи и 2000 четвертей овса^[644], также отменялся сбор подушных денег на первое полугодие^[645]. Следующим мероприятием был запрет на винокуре­ние. В феврале 1735 г. правительством было решено запечатать винокурен­ные заводы, в первую очередь на пострадавших от голода территориях. В «черный список» попали 12 винокурен из Алатырского уезда и 3 - Курмыш- ского. Чтобы удержать и каким-то образом повлиять цены на хлеб в соседних уездах, Камер-коллегия сочла нужным закрыть заводы по производству вина в Ядринском (5), Козьмодемьянском (1) и Свияжском (7) уездах и др.^[646]

Другим бичом, наносившим ущерб хозяйствам крестьянских общин, был падеж скота. Алатырские помещичьи вотчины и чувашские деревни Курмышского и Ядринского уездов были охвачены эпизоотией с 1733 г., кое-

где с 1731 г., по 1735 г.¹ В этом случае воеводские власти для локализации очага должны были учредить заставы. Они по предписанию, например в 1751 г. Чебоксарской воеводской канцелярии, служили, чтобы «рогатого ско­та отнюдь не пропускали». Запрещалось с больных животных снимать шку­ры. Скот должны были зарывать «за городом во отдалении, глубже в зем- лю»^[647][648]. Общинные и помещичьи хозяйства самостоятельно начинали борьбу 3

известными в те времена средствами^[649].

Местная власть была обязана ведать обороной и исправным содержа­нием крепостей, обеспечением войск квартирами, деньгами и разбором недо­разумений, возникавших между войсками и населением^[650], а также набором рекрут. Эти задачи претворялись в жизнь губернскими и воеводскими учре­ждениями, хотя и не получили достаточного освещения в Наказе 1728 г.^[651]

Одной из главных задач воевод, наделенных военными прерогативами, была организация рекрутского набора и покупка лошадей. Они тесно пере­плетались с административно-полицейской функцией. Активные военные кампании России заставляли регулярно производить комплектование армии. А.К. Ильенко, опиравшийся на официальные данные, пишет, что за период с 1726 по 1740 г. набирали одного рекрута из 98-324, в 1741-1759 гг. - 116­330, а в 1760-1781 гг. - 100-500 душ м.п.^[652] Поэтому роль и ответственность местных учреждений возрастали; они кандидатов в рекруты, помимо состоя­ния здоровья, должны были отбирать по возрасту и росту^[653].

В разное время возраст набираемых рекрутов колебался от 17-20 до 30 лет^[654]. В 1747 г. Свияжская провинциальная канцелярия взяла в рекруты, например, чуваша Е. Ирмова, которому было 20 лет, татарина Н. Интерякова

25 лет. По указу 1745 г. рекомендовалось устраивать набор из 171 души «крепких и здоровых к службе годных мерою в 2 аршина 4 вершка»¹. За от­бор на рекрутство были также ответственны выборные из общин или поме­щики. Так, в 1734 г. земской вотчины А.И. Румянцева писал, что крестьяне, ссылаясь на то, что в рекруты отправлять некого («нашей мочи нет»), пред­лагали А. Борисова, которому было 40 лет. Однако помещик А.И. Румянцев, зная законодательные порядки и существующие требования на отдачу в сол­даты, предупредил земского о негодности вышеуказанной кандидатуры и ве­лел собирать средства на покупку рекрута со стороны^[655][656].

На местном уровне набор происходил в несколько этапов. Вначале кандидатов в солдаты, по указанию воеводской администрации, начинали выбирать в общине или в общинах нескольких деревень в зависимости от численности податных душ^[657]. К примеру, в первый набор из Чебоксарского уезда должны были поставить 9 рекрутов, Цивильского - 11, а на второй набор - 24 и 23 соответственно^[658]. В 1779 г. рекрутов собирали с 500 душ. По такой раскладке из деревень Яндовова (88 душ м.п.), Клычево (223 душ. м.п.) и Тохтарово (189 душ м.п.) Шерданской волости Чебоксарского уезда рекру­том стал Н. Семенов^[659].

В поместьях владельцы были заинтересованы в отдаче тех, кто прино­сил мало пользы для их хозяйства. Так, в 1734 г. А.И. Румянцев обращается к приказчику с. Уварова Т. Толмачеву. В письме указывает, чтобы тот, отбирая состоятельных и трудолюбивых крестьян, не наносил разорения им, т.к. они «подати и другия денежныя даходы не стоят» (т.е. платят без доимок). Далее отмечает: «А в вышереченную отдачю выбрать таких, которые имеют всякую леность и непотребность»^[660]. Земский Н. Иванов, исполняя, видимо, соответ-

155 ствующее указание помещика, в 1733 г. предлагал отдать в рекруты Г. Васи­льева, т.к. у него «только пожитков одна кляченка, а хлеба ничего нет, на сторону отдать мочи нет»¹.

Затем кандидатов на службу приводили в воеводскую канцелярию, где воевода лично должен был отобрать годных рекрутов для военных полков. По некоторым данным, в воеводских канцеляриях, где не было лекарской службы, в отборе рекрутов участвовали «заплечные мастера», или палачи. Например, в начале 1734 г. земской Д. Созыкин в письме к своему помещику А.В. Румянцеву написал, что И. Залотухина признали негодным к службе («выкидной солдат»). Его осматривали «полачи» и подлинно «откинули»^[661][662]. Высланные солдаты также тщательным образом перед лекарями проходили медицинское освидетельствование, например, в губернских канцеляриях^[663]. При этом находились те, кто по состоянию здоровья не мог нести воинскую службу, и поэтому воеводам приходилось повторно находить годного рекру­та. Так, по справке, составленной в Военной конторе, в 1743 г. из Алатыр- ской провинции было отдано 86 чел., из них «явилось негодных 5». В их чис­ле был С. Якупов, у которого на голове были обнаружены раны^[664]. В 1747 г. комиссовано было 9 чел., определенных в рекруты из Свияжской провинции. Как выяснилось, они были приняты свияжским воеводой полковником И. Камыниным и все были ниже «указной меры», т.е. роста 2 аршина 4 верш­ка. В реестре были указаны чуваши С. Улихин и Я. Сергеев из д. Таяба Тау- шево Свияжского уезда^[665]. В ведомости казанского губернатора 1767 г. о набранных рекрутах приведены данные о том, сколько их было принято и выслано в полки. Судя по ней, в Свияжской канцелярии были рассмотрены 883 кандидата на рекрутство, 549 из них были «в надлежащие места отправ- лены»^[666]. В январе 1774 г. находящийся у набора рекрутов секунд-майор Бас-

156 каков выявил 9 «неспособных к военной службе рекрут», из которых домой отправлены С. Ахметов «за повреждением правого плеча», Я. Яковлев - «за чехотною болезнию»¹.

При проведении всех необходимых процедур приема, рекрутов сопро­вождали до пункта прохождения службы. Воеводская власть должна была проследить, чтобы «отдатчики» (в лице помещика, выборных людей из об­щины и т.д.) выдавали до времени прибытия в полк провиант или деньги^[667][668]. В 1739 г. из Симбирской провинции отставным прапорщиком Я. Игумновым в Санкт-Петербург сопровождались «иноверных рекрут 335 чел.»^[669]. В материа­лах 1742 г. сказано, что чуваш Иван Дементьев, уроженец д. Татмышево Симбирского уезда, «в [1]725 году отдан от мирских людей в рекрутные сол­даты» и был вначале выслан в Казань и вскоре доставлен в Санкт-Петербург. Его зачислили «в солдаты в Янбурской пехотной полк», и он служил в том полку в пятой роте^[670]. В документах Алатырской канцелярии за 1743 г. обна­руживаем информацию о подобной практике отправки рекрутов. В них напи­сано: «в службу годных с указным платьем и обувю, денежным жалованьем и провиантом отослать куда по указом надлежит»^[671].

С 1760-х гг. воеводы крестьян, высылаемых в Сибирь, зачитывали как отданных в рекрутство. Воеводскую администрацию такое условие набора вполне устраивало, так как меньше было забот - не надо было отбирать ре­крутов по состоянию здоровья, возрасту, росту и т.д. Помещики и общины легко избавлялись от непорядочных крестьян или однодеревенцев, не видя в них пользы. По замечанию А.Д. Колесникова, отправлять в Сибирь на посе­ление полагалось мужчин не старше 45 лет и преимущественно с женами и детьми, чтобы они стали «колонизационным элементом»^[672]. Для примера, в

1761 г. чебоксарский воевода В. Обресков, после процедуры допроса, при­говорил к ссылке в Сибирь «в зачет рекрут» помещичьих крестьян: Н. Оси­пова с семьей, Г. Артемьева, Е. Пылаева, Е. Баннова, А. Степанову и др.¹ Аналогичным образом в 1771 г. «к отсылке на поселение в зачет рекрут» были определены А. Иванов (Янги) и П. Петров (Ярги) из д. Б. Четаево Яд- ринского уезда^[673][674].

У воеводской администрации дел по рекрутскому набору было невпро­ворот. Сельские общины не всегда укладывались в срок по выбору рекрутов, и приходилось принимать меры по активизации набора в солдаты. Будущие рекруты, чтобы избежать воинской повинности, калечили себя, убегали, по­рой убивали^[675] своих односельчан, сопровождавших их в воеводские канцеля­рии или поймавших с побегов. Даже после отдачи рекрута военному ведом­ству приходилось совместно с местными учреждениями заниматься отлавли­ванием беглых и осуществлением нового выбора за них других годных ре­крутов, взимать штрафы т.д. Приведем несколько примеров. В 1728 г. Сви­яжская провинциальная канцелярия прислала в Чебоксары реестр беглых 109 солдат, оставивших Гарнизонную канцелярию, среди них русских было 23 чел., новокрещен - 6, татар - 30, мордвы - 5, чувашей - 4 и т.д.^[676] Военная коллегия в 1734 г. взыскивала через Чебоксарскую канцелярию штрафных денег за беглого рейтарского сына В. Берендеева^[677]. В 1742 г. Чебоксарская во­еводская канцелярия, кроме списка беглых рекрутов, получила также реестр «не досланных рекрутов» к началу года. В нем указывались населенные пункты Чебоксарского уезда^[678]. В 1760 г. в протоколе Чебоксарской воевод­ской канцелярии записано о зачитывании указа, требовавшего, чтобы губер­наторы и воеводы в поимке беглых военнослужащих «имели старание»^[679]. В

158 1772 г. со слов чуваша д. Тогашево Чебоксарского уезда В. Васильева (Кил- дураз) узнаем, что его однодеревенцы, чтобы не идти в рекруты, пошли на членовредительство: один отрубил себе палец правой руки, другой - выдер­нул два зуба¹. В июле 1774 г. прапорщик Абаринов Цивильской воеводской канцелярии докладывал, что в связи с рабочей страдой доимочных рекрутов 12 чел. «взыскать и выслать. не можно»^[680][681]. В 1777 г. рассыльщик Чебоксар­ской канцелярии И. Ярасов был командирован в д. Яндовова Сявалпоси тож и Первой Туруново Чебоксарского уезда. По инструкции он взыскивал штраф за просрочку срока отдачи рекрутов в размере 24 руб. 32 коп.^[682]

Отдатчики и приемщики при наборе рекрутов порой ошибались или действовали вопреки нормам закона и обращались к воеводским учреждени­ям, чтобы устранить свои упущения. Владельцы крестьян также должны бы­ли уведомлять их о тех или иных изменениях при наборе^[683].

Круг военных полномочий воевод замыкался тогда, когда они устраи­вали отставных военнослужащих у родственников или в монастырях, осу­ществляя социальную программу правительства^[684]. Характер взаимодействия монастырской администрации и воеводских канцелярий можно проследить по материалам духовного ведомства^[685]. В 1772 г. Свияжская канцелярия по­лучило сведение об отставке рядового К. Козмина, уроженца Свияжской провинции д. Чурачики «ис чюваш». Начальство 1-го Выборгского погра­ничного батальона просил местные власти связаться с родными солдата («желают ли они. на свое пропитание принять и по миру ходить по смерть ево не допустят ли»)^[686].

Деятельность воевод по снабжению армии не ограничивалось набором рекрутов, оно дополнялось сбором и высылкой денежных средств, лошадей, провианта и т.д. Например, в одном из документов 1737 г. сказано, что «по определению Военной коллегии велено лошадей принимать в Москве гене­ралу и кавалеру Чернышову обще з губернатором и вице-губернатором, а в протчих назначенных в том указе местах губернаторам и воеводам обще ж с определенными к ним для подушного збору штап-афицерами здоровых и к службе годных в указную меру и лета, меринов и кобыл, отпричь жеребцов, до отправления в полки содержать по казенном корму»¹. В 1734 г. Чебоксар­ская воеводская канцелярия докладывала свияжскому воеводе о сборе и от­даче драгунских лошадей и денег.^[687][688] В том же году из вотчины А.И. Румянцева было отдано 7 драгунских лошадей (от 2634 душ м.п.)^[689]. По наблюдению В.Д. Димитриева, подъемные и драгунские лошади в 1738 г. собирались с 200 душ, в 1742 г. - с 500, в 1756 г. - 610^[690]. В 1742 г. в Чебоксарскую воеводскую канцелярию были присланы квитанции за высланных драгунских и подъем­ных лошадей. Со всего уезда было собрано 35 лошадей. С чебоксарских бо­былей и купцов их было взято 3, с крестьян Троицкого монастыря - 1, с жи­телей Чемуршинской и Алгашской волостей - по 1, Ишлеевской, Ишаков- ской и Сугуцкой - по 2, Туруновской и Кувшинской - по 6, Шерданской и Кинярской - 4 и 7 соответственно^[691]. В 1746 г. татары Алатырской провинции обратились в Сенат. В челобитной ими показано, что отдают государству «по нынешним нарядам рекрут 217, лошадей 70». Получалось, что из-за неприня­тия христианства они начали приходить в скудость, так как одного рекрута приходилось выбирать из 30 душ, а лошадей собирать с 93 душ^[692].

В середине XVIII в. не только татары, но и чуваши и другие нерусские народы на территории Чувашии, за отказ принять православную веру несли

160 тяжелую воинскую повинность. Воеводы обязаны были проводить наборы рекрутов только из некрестившейся части населения, заставив крестьянские общины дополнительно выдавать новобранцев за получивших льготы сопле­менников. В 1748 г. по данным Военной коллегии больше половины «ино­верцев» Казанской и Нижегородской губернии приняли православие. Поэто­му она просила пересмотреть набор рекрутов, в особенности в Нижегород­ской губернии, в которой «менее пятой доли некрещеных осталось, а именно 7600 душ». Более 7,5 тыс. податных были вынуждены нести рекрутство за крестившихся 37 тыс. душ. В Казанской губернии из 331351 души в «неве­рии» осталось 129087¹. Воеводские органы управления осуществляли наряд по сбору рекрутов, исходя из проводимой правительством политики и оказы­вая давление на некрещеных «инородцев» на территории Чувашии.

Перебои в работе воеводских администраций сказывались на общей картине выполнения задач местных военных ведомств. К примеру, в 1737 г. лейб-гвардии прапорщик С. Кудрявцев, занимавшийся в Казани сбором ре­крутов и покупкой лошадей, докладывал о том, что новобранцев было собра­но 786 чел. Задержку отправления рекрутов он объяснял отсутствием солдат («при полках солдат имеется самое малое число и отправления ис Казани в разные посылки непрестанно бывают, и посланные солдаты не скоро возвра- щаются»)^[693][694]. В марте 1741 г. «обретающийся для набору рекрут» лейб-гвардии прапорщик М. Селиванов в своем обращении напоминал администрации Симбирской канцелярии о понуждении к сбору и отсылке денег «в указные места» за «доимки» 1739-1740 гг. Для выяснения состояния дела просил предоставить отчет, чтобы он, в свою очередь, смог «в Военную коллегию неотложно репортовать»^[695]. Общий долг Симбирской провинциальной канце­лярии перед Военной коллегией составлял 15473 руб. 31 коп. (из 59838 руб. 10 коп.). Для Мундирной конторы предполагалось собрать 18759 руб. 18% коп. Однако за 1739-1740 гг. удалось кое-как пополнить военный бюд-

161 жет только на 7775 руб. 77 коп. В 1741 г. сборы для указанной конторы про­должились, и было взыскано всего 4431 руб. 18 коп. Следующая статья рас­ходов на военные нужды, образовавшаяся в 1740 г., предназначалась «на за­плату долгов» и была закреплена за генерал-поручиком Волковым (45026 руб. 29 коп.). К нему Симбирская канцелярия направила в два этапа деньги в размере 33093 руб. 89 коп. и 5308 руб. Необходимо было собрать еще на сумму 6624 руб. «В Военную ж кантору в положенную сумму на рас­ход» направлялись 5962 руб. 90 коп. из суммы 14811 руб. 81 коп.^[696]

Таким образом, воеводское управление концентрировало в своих руках всю полноту административно-исполнительных функций, направленных на проведение политики абсолютизма. В отличие от великорусских уездов вое­водам на территории Чувашии в своей деятельности приходилось учитывать ряд особенностей, связанных с пестрой социальной стратификацией обще­ства, многонациональным и поликонфессиональным составом населения. С учетом этих отличий воеводскими органами управления проводился и поли­цейский надзор, имевший широкое применение для сохранения обществен­ного порядка и осуществления контроля по исполнению законов. Воеводы при несении военных функций использовали итоги христианизаторской кампании, проходившей на территории Чувашии в середине XVIII в., и наби­рали рекрутов из числа некрестившейся части нерусского населения. Удовле­творение военных потребностей правительства в значительной мере зависело от слаженной деятельности воеводской администрации и представителей во­енного ведомства.

3.2.