3.1. Административные, полицейские и военные функции
Подчиненное положение местных органов управления в системе власти способствовало широкому развитию административно-исполнительных функций. Опираясь на развитую правовую основу, провинциальные и уездные воеводы проводили политику правительства на местах.
Нормы закона они черпали из Соборного уложенья 1649 г., так называемых новоуказных статей, Генерального регламента 1720 г., Табели о рангах 1722 г. и многих других указов правительства, которые позже увидели свет в своде законов Российской империи (1830).Для реализации управленческих решений воеводы четко должны были следовать предписаниям вышестоящих органов. Свидетельства тому находим в росписных списках, в которых важно было указывать нормативные и иные распорядительные документы1. Например, в росписном списке, составленном в конце 1751 г. при вступлении на должность чебоксарского воеводы А. Путятина, указывались: «указ настольной о содержании прав, книга Уложенная 177 году печатная ветхая, книга чиновная печатная 163 году, форма о суде печатная [1]723 году, плакат, выданной [1]724 году с приобщением состоявших в пополнение и в подтверждение указов печатные, воеводской наказ печатной, присланной из Высокого Сената сентября 14 дня [1]728 году.»[599][600].
Применение местной администрацией законов обнаруживается в огромном массиве делопроизводственной документации - в протоколах, вынесенных по судебным делам приговорах, в сношениях с различными учре
ждениями и т.д. Они были нацелены на удовлетворение запросов различных социальных групп общества. Под контролем воеводской власти находились обращения местного населения о расследовании правонарушений, распутывании спорного дела, разрешении на выдачу паспорта для работы на заводах или на поиски беглого однодеревенца, заключении подряда и мн. др. Воеводские учреждения являлись исполнителями поручений в длинной цепочке вертикали власти, начиная с губернской канцелярии и заканчивая коллегиями.
Такое положение дел наглядно можно проиллюстрировать по составу поступивших, например, в январе 1777 г. в Алатырскую провинциальную канцелярию документов. Всего за месяц было взято на исполнение 66 указов, спущенных из вышестоящих учреждений. Закономерно, что 22 указа исходили из подведомственной Нижегородской губернской канцелярии и от губернатора. Другие указы поступили из Сената, Адмиралтейской, Камер-, Юстиц- , Ревизион-, Мануфактур-коллегий, Коллегии экономии, различных контор: Военной и Медицинской коллегий, Нижегородской соляной, Главной дворцовой и других канцелярий1. Своеобразной гарантией решения провинциальными и уездными воеводами указов и других документов служило получение от них уведомлений о принятии на исполнение.Проделанная приказными людьми воеводских канцелярий работа оформлялась в виде резолюций, постановлений, сводов статистических данных и т.д. Так, воеводами в 1737 г. были предоставлены Военной коллегии сведения о продаже хлеба[601][602]. В 1756 г. чебоксарский воевода Б. Любятинский подписал ведомость о решенных за январь-июль текущего года судебноследственных делах и количестве осужденных. За первую треть года в канцелярии было рассмотрено всего 22 дела[603].
Важно отметить, что провинциальная и уездная воеводская власть в пределах поставленных правительством задач была призвана осуществлять совокупность полномочий, которая и характеризовала в итоге администра-
146 тивно-исполнительные прерогативы. Во-первых, воеводские учреждения находились в непосредственной и тесной связи с областными и центральными органами управления, во-вторых - активно взаимодействовали с институтами местного самоуправления и исполняли потребности феодального общества. В комплексе административная деятельность воевод аккумулировалась путем реализации ими полицейских, военных, фискально-налоговых, правоохранительных и судебных функций, которые рассматриваются нами ниже.
На административном поприще воевод полицейские функции были важным орудием управления на территории с пестрым этническим и конфессиональным составом населения.
В их полномочия входили контроль над перемещением селян и горожан на управляемыми уездами и провинциями, борьба с беглыми, ворами и разбойниками, корчемством, фальшивомонетчиками, надзор за мерами и весами, пожарами, санитарно-эпидемиологической ситуацией и т.д.Слежка за населением была организована путем введения паспортного режима. Проверка паспортов помогала выявлять беглых крестьян и горожан, дезертиров, бороться с правонарушителями и позволяла в определенной мере закрепить налогоплательщиков к месту их жительства. Выдача паспортов проводилась в воеводских канцеляриях по прошению челобитчиков. Например, в начале 1729 г. крестьяне д. Яушево Чебоксарского уезда в челобитной ходатайствовали о выдаче паспортов для сыска беглых однодеревенцев в соседнем Казанском уезде1. В том же году пойманный беглый солдат С. Сикин после допроса в Ядринской воеводской канцелярии был выслан к нижегородскому губернатору[604][605]. В 1779 г. к воеводе в Курмышскую канцелярию была доставлена беспаспортная П. Гаврилова[606].
Сохранение спокойствия и борьба с разбойничьими шайками являлись одной из главных задач воеводской власти. Поэтому воеводы организовывали заставы, им помогали также городничие - в деле учреждения при
147 въезде в город пикетов, в задержании и усмирении нарушителей общественного порядка1.
На протяжении XVIII столетия на Волге действовали разбойничьи шайки, грабившие суда и вотчины помещиков. В 1766-1767 гг. казанский губернатор, не имея возможности вместе с воеводами справиться со злоумышленниками, просил прислать воинские команды. На его требования в Казань, Пензу и Алатырь командированы три отряда по 50 казаков[607][608]. В 1774-1775 гг. Чебоксарская воеводская канцелярия докладывала о преследовании и поимке разбойников[609].
Полицейская деятельность провинциальных и уездных воевод наиболее ярко представлена в росписных списках[610] (см.
приложение 6). В их распоряжении были меры веса и длины, различный инвентарь, помогавшие осуществлять полицейский надзор. В 1733 г. в Ядринской воеводской канцелярии были в наличии кантарь с железной гирей, «две меры хлебные: мерная одна шти четвериковая, другая - осми четвериковая. К тем мерам [предназначалось] гребло железное». Далее читаем: «Сажен железная трехаршинная. коса ручная железная, которой хлеб снимают, прислана для образца на деревянном черенке с малыми граблями железными». В канцелярии и застенках тюремного острога пользовались кандалами и цепями, в том числе шейными, надевавшимися на колодников для отпуска «в мир». Под наблюдением воевод производилось клеймение лошадей и заповедного леса, винных кубов[611].На деле контрольно-измерительные и иные инструменты находили применение и при проведении надзора и следствия[612]. Слежение за исполнением торгов, подрядов по доставке соли, вина, за ценами на рынках, особенно в
148 голодные годы, пресечение хождения фальшивых монет ложились на плечи воеводских учреждений, в отдельных случаях и на городские власти. Так, в 1738 г. было объявлено о подряде на Алатырский кружечный двор и на уездные кабаки «простого и двойного вина»1. После троекратного объявления торгов, с молотка за 8 руб. 50 коп. ушли дворовое место и домашняя утварь чебоксарского канцеляриста Н. Семенова[613][614]. В 1759 г. Свияжская канцелярия обратилась к симбирскому воеводе о сыске новокрещена д. Ахпердино Симбирского уезда С. Иванова (Уханя). Он преследовался в связи с подозрениями о продаже соли на Юхминском торжке Цивильского уезда по «не указной цене»[615]. В 1772 г. в Свияжске по обвинению в фальшивомонетничестве был задержан П. Андреев[616].
Охрана лесного хозяйства для воеводских учреждений являлась одной из прерогатив. В 1728 г. Чебоксарская воеводская канцелярия получила указ из Казанской канцелярии корабельных лесов. В нем написано: «в Казанской губернии в рубке всяких чинов людем во всех здешних местах... дубового лесу учинить запрещения». Далее воеводским властям строго предписывалось, чтобы население пользовалось валежником. Воеводам следовало, «дабы леса вычищались. скота, а особливо коз, в те леса не выпущать»[617]. Свияжский воевода оказывал содействие администрации Казанской адмиралтейской конторе в расследовании «о самовольно порубленных заповедных дубовых лесов»[618]. В 1773 г. по предложению действительного статского советника и нижегородского губернатора А.Н. Квашнина-Самарина «в Алаторском, Курмышском и Ядринском уездах для смотрения заповедных лесов определен валтместером курмышский помещик поручик Ленков». Это было рассмотрено 13 февраля на заседании Ядринской воеводской канцелярии[619]. В
1779 г. в Чебоксарской воеводской канцелярии решался вопрос о самовольной порубке крестьянами заповедного дубового леса1.
Провинциальные и уездные воеводы пеклись и о почтовом сообщении. От почтовой службы зависели своевременная присылка правительственных указов и поручений и отправка корреспонденции местных органов управления. В то же время воеводская власть должна была стараться содержать в надлежащем состоянии дороги и мосты. Исполнение указов правительства по этим вопросам прослеживается в документах воеводских учреждений[620][621].
Несение караулов в ночное время и проверка наличия пожарных инструментов относились к противопожарным мероприятиям. В казенных учреждениях, как было сказано выше, предусматривались инструменты по борьбе с огнем. Например, по распоряжению чебоксарского воеводы от 8 декабря 1729 г. «для смотрения пожарного времени и для строения рогаток и караулов» был выбран отставной капрал Д. Сотников[622]. В Чебоксарской канцелярии в 1751 и 1780 гг. числилось «для охранения от пожарного времени три трубы медные ветхие, один багор и три вилы железные», железные «крючки», роспуски, дровни, бочки и т.д.[623] Эти меры не всегда помогали эффективно справляться со стихией. Так, в 1773 г. в Чебоксарах произошел крупный пожар. Воевода Д.Н. Чуфаровский констатировал, что его масштабы можно было минимизировать, если бы не «слабое смотрение» караульщиков и отсутствие противопожарных инструментов»[624]. Причиной пожаров в большинстве случаев выступало неосторожное обращение с огнем[625]. В 1779 г. только в мае в деревнях Байсарино сгорело 2 двора, Пичурине - 11, Тогана- шеве - 6[626].
В XVIII столетии в разных уголках Российской империи периодически вспыхивали очаги неурожая и голода. В Чувашии они были, как и по стране1, в 1704, 1716, 1722, 1733-1735, 1742, 1748-1749, 1758, 1764, 1766 и 1774 гг.[627][628]Особенно тяжелые годы выпали на 1730-е, когда были охвачены неурожаем многие губернии, в частности и часть территория Чувашии.
Правительство для выяснения всех обстоятельств начала, масштабов и последствий голода требовало от местных органов управления чуть ли не ежемесячные сводки о состоянии дел. Как правило, информация воеводскими канцеляриями собиралась из уст самих голодающих, т.е. от сказкоподателей, и путем выездов канцелярских служителей и солдат. По ним составлялся подробный сводный отчет. По донесениям воеводских канцелярий за 17331735 гг. видно, что неблагоприятные погодные условия сопровождали крестьянство Чувашии на протяжении указанных сельскохозяйственных кампа- ний[629]. Поэтому правительство интересовалось данными о численности населения (по сравнению с переписью 1723 г.), показателями площадей, засеянных озимыми и яровыми культурами в 1734-1735 гг. Такие сведения воеводскими учреждениями были собраны по отдельным чувашским общинам Яд- ринского (см. приложение 22) и Курмышского уездов. Причиной голода 1734 г. был недород хлеба, который прослеживается по данным посеве и собранном урожае («в умолоте»). Сложившаяся ситуация вынуждала сократить площади под озимые культуры, у многих крестьянских общин отсутствовал семенной фонд для посевной в 1735 г. Более чем за десять лет чувашских крестьян мужского пола стало меньше от 3,6 до 4,5 %. Основная доля убыли населения пришлась именно на 1733-1735 гг. и, видимо, за счет беглых. Только по Нижегородской губернии в 1733-1734 гг. из различных вотчин
сбежало более 1500 чел.1 По материалам воеводских органов управления причинами бегства был страшный голод: «крестьяне в побеге от скудости», «показанные чюваша бежали от гладной скудости»[630][631]. Воеводами в отчетах отмечалось, что крестьяне, для того чтобы выжить, спасались бегством в хлебные районы («в низовые города, в Синбирский уезд и за Каму реку», «в Пензенский уезд»)[632]. Судя по данным воевод, особая тяжелая ситуация была в Тувановской, Шумшевашской и Яндобинской сотнях Юмачевской волости Курмышского и частично в Выльской волости Ядринского уездов.
Чуваши Курмышского уезда сообщали воеводе, что земли «за неимением хлеба осеменить нечем, понеже де у них не токмо к посеву, кои пропитание хлеба не имеют»[633]. Крестьяне деревень Юнги, Асламас, Сюндюр и Че- меево Ядринского уезда из-за нехватки семян («за хлебным оскудением») не смогли засеять рожь и яровые культуры[634]. Жители Выльской волости свидетельствовали: «в некоторых деревнях против посеянного ржаного и ярового хлеба имелся мало приплода, а в протчих собраны всякого хлеба только одни семена бес приплоду»[635]. Курмышская воеводская канцелярия докладывала, что чуваши «за неимением хлеба питаютца желутками... многия чюваша в болезни и пухнут»[636]. Местными властями отдельно было зафиксировано несколько случаев смерти от голода[637]. Неурожай хлебов коснулся Свияжской и Симбирской провинций Казанской губернии[638].
Стихийное бедствие вызвало сокращение налоговых поступлений в казну[639]. Властей беспокоило и то, что на хлебном рынке цены на продовольствие стали колебаться и подниматься вверх, особенно на территориях, охва
ченным голодом. Мониторинг цен, проведенный весной 1734 г. Камер- коллегией и Генеральным крикс-комиссариатом, показал, что в Алатырской провинции цены на хлеб держатся высокими, нежели в соседних Свияжской и Пензенской провинциях1. О дефиците хлеба сообщали также таможни[640][641].
По собранным воеводами данным правительство констатировало чрезвычайное положение дел в Ядринском и Курмышском уездах. Поэтому предпринимался ряд мер, чтобы стабилизировать сложившуюся ситуацию, в частности применяя полицейские методы. Например, помещиков обязали кормить своих крестьян и обеспечить их семенами, происходило активное переустройство хлебного рынка, из казны стали выделяться средства для борьбы с голодом и т.д.[642] В связи с участившимися случаями бегства крестьян в 1734 г. Нижегородская губернская канцелярия приказала воеводе Алатыря задерживать всех, кто не имел паспортов[643]. В начале 1735 г. из «тамбовских волостей» в села и деревни Алатырского уезда должны были отправить 1000 четвертей ржи и 2000 четвертей овса[644], также отменялся сбор подушных денег на первое полугодие[645]. Следующим мероприятием был запрет на винокурение. В феврале 1735 г. правительством было решено запечатать винокуренные заводы, в первую очередь на пострадавших от голода территориях. В «черный список» попали 12 винокурен из Алатырского уезда и 3 - Курмыш- ского. Чтобы удержать и каким-то образом повлиять цены на хлеб в соседних уездах, Камер-коллегия сочла нужным закрыть заводы по производству вина в Ядринском (5), Козьмодемьянском (1) и Свияжском (7) уездах и др.[646]
Другим бичом, наносившим ущерб хозяйствам крестьянских общин, был падеж скота. Алатырские помещичьи вотчины и чувашские деревни Курмышского и Ядринского уездов были охвачены эпизоотией с 1733 г., кое-
где с 1731 г., по 1735 г.1 В этом случае воеводские власти для локализации очага должны были учредить заставы. Они по предписанию, например в 1751 г. Чебоксарской воеводской канцелярии, служили, чтобы «рогатого скота отнюдь не пропускали». Запрещалось с больных животных снимать шкуры. Скот должны были зарывать «за городом во отдалении, глубже в зем- лю»[647][648]. Общинные и помещичьи хозяйства самостоятельно начинали борьбу 3
известными в те времена средствами[649].
Местная власть была обязана ведать обороной и исправным содержанием крепостей, обеспечением войск квартирами, деньгами и разбором недоразумений, возникавших между войсками и населением[650], а также набором рекрут. Эти задачи претворялись в жизнь губернскими и воеводскими учреждениями, хотя и не получили достаточного освещения в Наказе 1728 г.[651]
Одной из главных задач воевод, наделенных военными прерогативами, была организация рекрутского набора и покупка лошадей. Они тесно переплетались с административно-полицейской функцией. Активные военные кампании России заставляли регулярно производить комплектование армии. А.К. Ильенко, опиравшийся на официальные данные, пишет, что за период с 1726 по 1740 г. набирали одного рекрута из 98-324, в 1741-1759 гг. - 116330, а в 1760-1781 гг. - 100-500 душ м.п.[652] Поэтому роль и ответственность местных учреждений возрастали; они кандидатов в рекруты, помимо состояния здоровья, должны были отбирать по возрасту и росту[653].
В разное время возраст набираемых рекрутов колебался от 17-20 до 30 лет[654]. В 1747 г. Свияжская провинциальная канцелярия взяла в рекруты, например, чуваша Е. Ирмова, которому было 20 лет, татарина Н. Интерякова
25 лет. По указу 1745 г. рекомендовалось устраивать набор из 171 души «крепких и здоровых к службе годных мерою в 2 аршина 4 вершка»1. За отбор на рекрутство были также ответственны выборные из общин или помещики. Так, в 1734 г. земской вотчины А.И. Румянцева писал, что крестьяне, ссылаясь на то, что в рекруты отправлять некого («нашей мочи нет»), предлагали А. Борисова, которому было 40 лет. Однако помещик А.И. Румянцев, зная законодательные порядки и существующие требования на отдачу в солдаты, предупредил земского о негодности вышеуказанной кандидатуры и велел собирать средства на покупку рекрута со стороны[655][656].
На местном уровне набор происходил в несколько этапов. Вначале кандидатов в солдаты, по указанию воеводской администрации, начинали выбирать в общине или в общинах нескольких деревень в зависимости от численности податных душ[657]. К примеру, в первый набор из Чебоксарского уезда должны были поставить 9 рекрутов, Цивильского - 11, а на второй набор - 24 и 23 соответственно[658]. В 1779 г. рекрутов собирали с 500 душ. По такой раскладке из деревень Яндовова (88 душ м.п.), Клычево (223 душ. м.п.) и Тохтарово (189 душ м.п.) Шерданской волости Чебоксарского уезда рекрутом стал Н. Семенов[659].
В поместьях владельцы были заинтересованы в отдаче тех, кто приносил мало пользы для их хозяйства. Так, в 1734 г. А.И. Румянцев обращается к приказчику с. Уварова Т. Толмачеву. В письме указывает, чтобы тот, отбирая состоятельных и трудолюбивых крестьян, не наносил разорения им, т.к. они «подати и другия денежныя даходы не стоят» (т.е. платят без доимок). Далее отмечает: «А в вышереченную отдачю выбрать таких, которые имеют всякую леность и непотребность»[660]. Земский Н. Иванов, исполняя, видимо, соответ-
155 ствующее указание помещика, в 1733 г. предлагал отдать в рекруты Г. Васильева, т.к. у него «только пожитков одна кляченка, а хлеба ничего нет, на сторону отдать мочи нет»1.
Затем кандидатов на службу приводили в воеводскую канцелярию, где воевода лично должен был отобрать годных рекрутов для военных полков. По некоторым данным, в воеводских канцеляриях, где не было лекарской службы, в отборе рекрутов участвовали «заплечные мастера», или палачи. Например, в начале 1734 г. земской Д. Созыкин в письме к своему помещику А.В. Румянцеву написал, что И. Залотухина признали негодным к службе («выкидной солдат»). Его осматривали «полачи» и подлинно «откинули»[661][662]. Высланные солдаты также тщательным образом перед лекарями проходили медицинское освидетельствование, например, в губернских канцеляриях[663]. При этом находились те, кто по состоянию здоровья не мог нести воинскую службу, и поэтому воеводам приходилось повторно находить годного рекрута. Так, по справке, составленной в Военной конторе, в 1743 г. из Алатыр- ской провинции было отдано 86 чел., из них «явилось негодных 5». В их числе был С. Якупов, у которого на голове были обнаружены раны[664]. В 1747 г. комиссовано было 9 чел., определенных в рекруты из Свияжской провинции. Как выяснилось, они были приняты свияжским воеводой полковником И. Камыниным и все были ниже «указной меры», т.е. роста 2 аршина 4 вершка. В реестре были указаны чуваши С. Улихин и Я. Сергеев из д. Таяба Тау- шево Свияжского уезда[665]. В ведомости казанского губернатора 1767 г. о набранных рекрутах приведены данные о том, сколько их было принято и выслано в полки. Судя по ней, в Свияжской канцелярии были рассмотрены 883 кандидата на рекрутство, 549 из них были «в надлежащие места отправ- лены»[666]. В январе 1774 г. находящийся у набора рекрутов секунд-майор Бас-
156 каков выявил 9 «неспособных к военной службе рекрут», из которых домой отправлены С. Ахметов «за повреждением правого плеча», Я. Яковлев - «за чехотною болезнию»1.
При проведении всех необходимых процедур приема, рекрутов сопровождали до пункта прохождения службы. Воеводская власть должна была проследить, чтобы «отдатчики» (в лице помещика, выборных людей из общины и т.д.) выдавали до времени прибытия в полк провиант или деньги[667][668]. В 1739 г. из Симбирской провинции отставным прапорщиком Я. Игумновым в Санкт-Петербург сопровождались «иноверных рекрут 335 чел.»[669]. В материалах 1742 г. сказано, что чуваш Иван Дементьев, уроженец д. Татмышево Симбирского уезда, «в [1]725 году отдан от мирских людей в рекрутные солдаты» и был вначале выслан в Казань и вскоре доставлен в Санкт-Петербург. Его зачислили «в солдаты в Янбурской пехотной полк», и он служил в том полку в пятой роте[670]. В документах Алатырской канцелярии за 1743 г. обнаруживаем информацию о подобной практике отправки рекрутов. В них написано: «в службу годных с указным платьем и обувю, денежным жалованьем и провиантом отослать куда по указом надлежит»[671].
С 1760-х гг. воеводы крестьян, высылаемых в Сибирь, зачитывали как отданных в рекрутство. Воеводскую администрацию такое условие набора вполне устраивало, так как меньше было забот - не надо было отбирать рекрутов по состоянию здоровья, возрасту, росту и т.д. Помещики и общины легко избавлялись от непорядочных крестьян или однодеревенцев, не видя в них пользы. По замечанию А.Д. Колесникова, отправлять в Сибирь на поселение полагалось мужчин не старше 45 лет и преимущественно с женами и детьми, чтобы они стали «колонизационным элементом»[672]. Для примера, в
1761 г. чебоксарский воевода В. Обресков, после процедуры допроса, приговорил к ссылке в Сибирь «в зачет рекрут» помещичьих крестьян: Н. Осипова с семьей, Г. Артемьева, Е. Пылаева, Е. Баннова, А. Степанову и др.1 Аналогичным образом в 1771 г. «к отсылке на поселение в зачет рекрут» были определены А. Иванов (Янги) и П. Петров (Ярги) из д. Б. Четаево Яд- ринского уезда[673][674].
У воеводской администрации дел по рекрутскому набору было невпроворот. Сельские общины не всегда укладывались в срок по выбору рекрутов, и приходилось принимать меры по активизации набора в солдаты. Будущие рекруты, чтобы избежать воинской повинности, калечили себя, убегали, порой убивали[675] своих односельчан, сопровождавших их в воеводские канцелярии или поймавших с побегов. Даже после отдачи рекрута военному ведомству приходилось совместно с местными учреждениями заниматься отлавливанием беглых и осуществлением нового выбора за них других годных рекрутов, взимать штрафы т.д. Приведем несколько примеров. В 1728 г. Свияжская провинциальная канцелярия прислала в Чебоксары реестр беглых 109 солдат, оставивших Гарнизонную канцелярию, среди них русских было 23 чел., новокрещен - 6, татар - 30, мордвы - 5, чувашей - 4 и т.д.[676] Военная коллегия в 1734 г. взыскивала через Чебоксарскую канцелярию штрафных денег за беглого рейтарского сына В. Берендеева[677]. В 1742 г. Чебоксарская воеводская канцелярия, кроме списка беглых рекрутов, получила также реестр «не досланных рекрутов» к началу года. В нем указывались населенные пункты Чебоксарского уезда[678]. В 1760 г. в протоколе Чебоксарской воеводской канцелярии записано о зачитывании указа, требовавшего, чтобы губернаторы и воеводы в поимке беглых военнослужащих «имели старание»[679]. В
158 1772 г. со слов чуваша д. Тогашево Чебоксарского уезда В. Васильева (Кил- дураз) узнаем, что его однодеревенцы, чтобы не идти в рекруты, пошли на членовредительство: один отрубил себе палец правой руки, другой - выдернул два зуба1. В июле 1774 г. прапорщик Абаринов Цивильской воеводской канцелярии докладывал, что в связи с рабочей страдой доимочных рекрутов 12 чел. «взыскать и выслать. не можно»[680][681]. В 1777 г. рассыльщик Чебоксарской канцелярии И. Ярасов был командирован в д. Яндовова Сявалпоси тож и Первой Туруново Чебоксарского уезда. По инструкции он взыскивал штраф за просрочку срока отдачи рекрутов в размере 24 руб. 32 коп.[682]
Отдатчики и приемщики при наборе рекрутов порой ошибались или действовали вопреки нормам закона и обращались к воеводским учреждениям, чтобы устранить свои упущения. Владельцы крестьян также должны были уведомлять их о тех или иных изменениях при наборе[683].
Круг военных полномочий воевод замыкался тогда, когда они устраивали отставных военнослужащих у родственников или в монастырях, осуществляя социальную программу правительства[684]. Характер взаимодействия монастырской администрации и воеводских канцелярий можно проследить по материалам духовного ведомства[685]. В 1772 г. Свияжская канцелярия получило сведение об отставке рядового К. Козмина, уроженца Свияжской провинции д. Чурачики «ис чюваш». Начальство 1-го Выборгского пограничного батальона просил местные власти связаться с родными солдата («желают ли они. на свое пропитание принять и по миру ходить по смерть ево не допустят ли»)[686].
Деятельность воевод по снабжению армии не ограничивалось набором рекрутов, оно дополнялось сбором и высылкой денежных средств, лошадей, провианта и т.д. Например, в одном из документов 1737 г. сказано, что «по определению Военной коллегии велено лошадей принимать в Москве генералу и кавалеру Чернышову обще з губернатором и вице-губернатором, а в протчих назначенных в том указе местах губернаторам и воеводам обще ж с определенными к ним для подушного збору штап-афицерами здоровых и к службе годных в указную меру и лета, меринов и кобыл, отпричь жеребцов, до отправления в полки содержать по казенном корму»1. В 1734 г. Чебоксарская воеводская канцелярия докладывала свияжскому воеводе о сборе и отдаче драгунских лошадей и денег.[687][688] В том же году из вотчины А.И. Румянцева было отдано 7 драгунских лошадей (от 2634 душ м.п.)[689]. По наблюдению В.Д. Димитриева, подъемные и драгунские лошади в 1738 г. собирались с 200 душ, в 1742 г. - с 500, в 1756 г. - 610[690]. В 1742 г. в Чебоксарскую воеводскую канцелярию были присланы квитанции за высланных драгунских и подъемных лошадей. Со всего уезда было собрано 35 лошадей. С чебоксарских бобылей и купцов их было взято 3, с крестьян Троицкого монастыря - 1, с жителей Чемуршинской и Алгашской волостей - по 1, Ишлеевской, Ишаков- ской и Сугуцкой - по 2, Туруновской и Кувшинской - по 6, Шерданской и Кинярской - 4 и 7 соответственно[691]. В 1746 г. татары Алатырской провинции обратились в Сенат. В челобитной ими показано, что отдают государству «по нынешним нарядам рекрут 217, лошадей 70». Получалось, что из-за непринятия христианства они начали приходить в скудость, так как одного рекрута приходилось выбирать из 30 душ, а лошадей собирать с 93 душ[692].
В середине XVIII в. не только татары, но и чуваши и другие нерусские народы на территории Чувашии, за отказ принять православную веру несли
160 тяжелую воинскую повинность. Воеводы обязаны были проводить наборы рекрутов только из некрестившейся части населения, заставив крестьянские общины дополнительно выдавать новобранцев за получивших льготы соплеменников. В 1748 г. по данным Военной коллегии больше половины «иноверцев» Казанской и Нижегородской губернии приняли православие. Поэтому она просила пересмотреть набор рекрутов, в особенности в Нижегородской губернии, в которой «менее пятой доли некрещеных осталось, а именно 7600 душ». Более 7,5 тыс. податных были вынуждены нести рекрутство за крестившихся 37 тыс. душ. В Казанской губернии из 331351 души в «неверии» осталось 1290871. Воеводские органы управления осуществляли наряд по сбору рекрутов, исходя из проводимой правительством политики и оказывая давление на некрещеных «инородцев» на территории Чувашии.
Перебои в работе воеводских администраций сказывались на общей картине выполнения задач местных военных ведомств. К примеру, в 1737 г. лейб-гвардии прапорщик С. Кудрявцев, занимавшийся в Казани сбором рекрутов и покупкой лошадей, докладывал о том, что новобранцев было собрано 786 чел. Задержку отправления рекрутов он объяснял отсутствием солдат («при полках солдат имеется самое малое число и отправления ис Казани в разные посылки непрестанно бывают, и посланные солдаты не скоро возвра- щаются»)[693][694]. В марте 1741 г. «обретающийся для набору рекрут» лейб-гвардии прапорщик М. Селиванов в своем обращении напоминал администрации Симбирской канцелярии о понуждении к сбору и отсылке денег «в указные места» за «доимки» 1739-1740 гг. Для выяснения состояния дела просил предоставить отчет, чтобы он, в свою очередь, смог «в Военную коллегию неотложно репортовать»[695]. Общий долг Симбирской провинциальной канцелярии перед Военной коллегией составлял 15473 руб. 31 коп. (из 59838 руб. 10 коп.). Для Мундирной конторы предполагалось собрать 18759 руб. 18% коп. Однако за 1739-1740 гг. удалось кое-как пополнить военный бюд-
161 жет только на 7775 руб. 77 коп. В 1741 г. сборы для указанной конторы продолжились, и было взыскано всего 4431 руб. 18 коп. Следующая статья расходов на военные нужды, образовавшаяся в 1740 г., предназначалась «на заплату долгов» и была закреплена за генерал-поручиком Волковым (45026 руб. 29 коп.). К нему Симбирская канцелярия направила в два этапа деньги в размере 33093 руб. 89 коп. и 5308 руб. Необходимо было собрать еще на сумму 6624 руб. «В Военную ж кантору в положенную сумму на расход» направлялись 5962 руб. 90 коп. из суммы 14811 руб. 81 коп.[696]
Таким образом, воеводское управление концентрировало в своих руках всю полноту административно-исполнительных функций, направленных на проведение политики абсолютизма. В отличие от великорусских уездов воеводам на территории Чувашии в своей деятельности приходилось учитывать ряд особенностей, связанных с пестрой социальной стратификацией общества, многонациональным и поликонфессиональным составом населения. С учетом этих отличий воеводскими органами управления проводился и полицейский надзор, имевший широкое применение для сохранения общественного порядка и осуществления контроля по исполнению законов. Воеводы при несении военных функций использовали итоги христианизаторской кампании, проходившей на территории Чувашии в середине XVIII в., и набирали рекрутов из числа некрестившейся части нерусского населения. Удовлетворение военных потребностей правительства в значительной мере зависело от слаженной деятельности воеводской администрации и представителей военного ведомства.
3.2.
Еще по теме 3.1. Административные, полицейские и военные функции:
- § 2. Эволюция наместничьего управления.
- Судебный нормоконтроль за состоянием законности
- Функции правовых оценочных понятий
- § 1 Понятие теократического государства
- §6. Административное право Федеративной Республики Германии.
- § 3. Меры административного принуждения и стимулирования в сфере регулирования экономики
- § 1. Генезис дисциплинарного производства в органах внутренних дел Российской Федерации.
- § 2. Операции по поддержанию мира и применимость к ним норм МГП
- 1.1. Правовые основы функционирования
- ОГЛАВЛЕНИЕ
- ВВЕДЕНИЕ
- Административно-территориальные преобразования и становление губернской системы управления в 1708-1719 гг.
- Реформы системы местного управления и правовое регулирование деятельности воеводских учреждений в 1727-1781 гг.